Серьезная, неулыбчивая Света встречает меня внизу, встречает так, будто никогда раньше не видела. Поневоле глушу свою улыбку и поднимаюсь за ней в кабинет к Бабашвили. Света, как солдат-конвойник, останавливается у двери, я же топаю к сидящему за столом Илье Сергеевичу. Этот меня узнает.

– Пойдемте-ка, просветим вам челюсть… Хорошо, очень хорошо, но на прочность ее пока не испытывайте… Есть гримерные кремы, пользуйтесь ими.

Вот и все, протянута рука для последнего рукопожатия. И слова никак нельзя ввернуть о Насте, чтобы оно к месту было.

– Илья Сергеевич, а если мне еще потребуется ваша помощь…

– Нет-нет, вы уже без меня обойдетесь. – Он смотрит на бумаги, разложенные на столе. – Есть поликлиники по месту жительства… Но я не думаю, что вам понадобится их помощь.

Он даже не вспоминает о том, что просил фотографии. Я разворачиваю паспорт:

– Я был таким.

Он смотрит на снимок, потом на меня, молчит.

– Теперь вы понимаете, доктор, что вы для меня сделали?

– Я сделал неважную операцию. Я вас не угадал.

Чувствую, как сзади к столу крадется Света, тоже, наверное, посмотреть хочет. Я быстро прячу паспорт в карман.

– Мне все же хотелось бы с вами встретиться!

– Не исключено, – говорит Бабашвили и хлопает ладонью по кипе бумаг. – А сейчас, простите, у меня много работы. Всего вам доброго.

Строгая монашка Света провожает меня вниз. На прощание радует:

– Мы снимаем вас с учета, больше сюда ездить не надо.

– А если опять под машину попаду?

Она очень серьезно смотрит на меня, без тени улыбки отвечает:

– Вам в таком случае надо попасть под нужную машину, а их в Москве немного.

Я это уже понял.

Вика лежит в траве на поляне, подставив солнцу оголенную спину. На капоте машины красуются семь подосиновиков в тугих ярких шляпах.

Мы, кажется, поменялись ролями. Вика теперь добродушна, меня же раздражает то слепящее солнце, бьющее в лобовое стекло, то духота…

– Ты чего нервничаешь? – спрашивает Вика.

Попробуй не нервничать, когда у тебя дома находится объект для охоты заядлых браконьеров, коих не останавливают никакие правила. Это я точно знаю, сам был таким. Что делать? Свести девчонку с Кукушкиным? Открою себя. Силой посадить ее в поезд, идущий до Кемерово? «О каком институте может идти речь, если тебя, Настя, хотят пришить? Езжай в деревню, паси гусей, дои корову…» Нет, эта сойдет на первой же станции и вернется. Хотя, конечно, дальше – уже не мое дело… Да нет, мое. Еще какое мое! Я же ее заталкивал в машину.

– Высади у ближайшего метро, – прошу Вику.

– А краны? – спрашивает она. – Их починка, между прочим, обязательна при дружеских взаимоотношениях. Товарищеская помощь, так сказать…

Может, поговорить с Падунцом? Мужик он деловой, должен понять. Но он поймет и то, кем я был… Черт, одна-единственная ниточка осталась, связывающая меня с Гнусавым, и никак ее не разорвать. Голова уже гудит.

– Будут тебе краны. Но и ты удружи: выпей со мной коньяка, зря, что ли, таскал его весь день.

– Тут меня упрашивать не надо.

С сантехникой все оказалось не так просто: около часа провозился. Но как раз к этому времени Вика успела приготовить грибной суп.

Первая же рюмка коньяка немного расслабила. Но захотелось большего. Налил по второй, не успев толком закусить.

– У тебя проблемы, Костик?

Я промолчал.

– Честно скажи, ты обиделся на те мои слова? Костя, но это прежде всего я делаю ради тебя, чтоб завтра тебе не было так больно, когда…

Интересно, какие слова она ищет? А я свои уже нашел:

– «Тетя, ослабьте ошейник, довольно! Песику, тетя, не делайте больно…» Там дальше знаешь о чем? О том, что она его отпустила, он убежал из дому, но и ей, и псу стало от этого еще хуже. Ладно, Вика, по третьей – и я убегу.