Карина вдруг ойкнула и схватилась за висок.

– В чем дело? – испуганно спросил Давыдов. – Что с тобой?

– Кольнуло. Я перенервничала. Знаешь, так разболелась голова… Я вообще странно себя ощущаю. Тело – как не мое. Зато виски сверлит – мама не горюй!

– У меня тоже болит голова, – пожаловался Денис, оглядываясь вокруг. – Хорошо, что хоть без инфарктов обошлось.

Стюардессы как раз выводили из туалета того самого крикливого пассажира – вполне прилично одетого мужчину, но почему-то мокрого с головы до ног. Судя по виду джентльмена, последние пять минут были не самыми лучшими в его жизни.

Рослые девицы держали страдальца под руки, а он едва плелся по проходу на подгибающихся ногах.

– А может, и не обошлось… – добавил Давыдов. – Кто знает, что там у кого внутри? Вот этот парень, он похож на кролика, которого только что выплюнул обожравшийся удав… Кролик сам не свой от счастья, но обосрамшись… И стыдно, и радостно.

– Тебе тоже стыдно и радостно? – спросила супруга, как показалось Денису, не без иронии.

– Я почему-то по наивности полагал, что смерти не боюсь…

– По наивности… – хмыкнула Карина. – Ты не похож на юную институтку, Давыдов. Ты мужик тертый, просто не хочешь себе признаться, что такая вот глупая кончина тебя пугает. Смерти и старости, Чехов ты мой, боятся все. А кто говорит, что не боится, – врет.

Она достала из косметички пудреницу и, осмотрев себя в крошечном металлическом зеркальце, буквально в два движения поправила макияж и прическу.

– И я ее боюсь, Ден. Я ее не просто боюсь, а, прости за тавтологию, до смерти боюсь. Врачи – они к смерти привыкают, но привыкнуть и принять – две большие разницы.

– Ты – и старости боишься? – спросил Давыдов, пытаясь превратить разговор в шутку. – Тебе-то ее чего бояться? Ты – пластический хирург, у тебя вечная молодость практически в кармане.

– Глупый ты, – улыбнулась Карина, но улыбка у нее была грустной. – Больше всего старости боятся как раз пластические хирурги. Мы точно знаем, что от нее не уйти. Старость – она не в морщинах и не в обвисших сиськах. Старость – она вот тут…

Жена постучала себя пальцем по виску и снова поморщилась от боли.

– Мы не со старостью боремся, мы кожу на морде натягиваем. А со старостью бороться бесполезно, скальпелем триппер не вылечишь…

– Циничная ты женщина, Карина, – Денис обнял жену за плечи.

– Я не циничная. Я умная. И не знаю, как тебе, а мне до смерти хочется выпить.

– Хм… – Давыдов посмотрел наверх.

В багажном отделении над их рядом кресел, в запечатанном пакете из дьюти-фри лежала бутылка «Гленморанж».

– Так вроде правила авиакомпании запрещают…

– Плевать я хотела на правила. Если я сейчас не выпью, то кому-нибудь расцарапаю физиономию. Внутри у меня все завязалось в узел и дрожит, как заячий хвост.

– Как кроличий… – не удержался Денис.

– Хорошо, – легко согласилась Карина. – Как кроличий! Согласна! У меня отходняк. Я, наверное, с детства так не пугалась. Есть два варианта: или безудержный секс, или безудержное пьянство.

– Как по мне, так первое – более привлекательная идея.

– Есть проблемы, – вздохнула Карина. – У нас полный самолет свидетелей.

– Пусть завидуют, – решительно предложил Давыдов.

– Они не будут завидовать. Они будут, как в старом анекдоте – советовать. А это гораздо хуже. Остается только одно средство – выпить, и пусть все эти американские чистоплюи засунут свои правила себе…

Она задумалась.

– В общем, не важно – куда. Их личное дело.

– Ты все-таки циничная женщина.

– И умная. Умные – всегда немного циники. Ты нальешь жене выпить? Или?

Он налил Карине выпить. И выпил сам. Но даже после стакана виски его не отпустило. Просто ощущение «чужеродности» стало не таким ярким – так человек чувствует зубную боль после нескольких таблеток обезболивающего. Вроде и боли нет, а болит.