– Я тебе больше того скажу, – возразил Алан. – Он не просто вырядился, Он и впрямь стал человеком. Не притворился, не чары навёл, а по-настоящему, от земной матери родился. Самое настоящее у Него было тело, и знакомы Ему были и голод, и жажда, и боль, и душевные терзания…

– И где ж то случилось? – хмыкнула я. Глупо, но занятно. Ничего подобного мне слыхать не доводилось.

– Там, откуда я родом, – усмехнулся Алан. – В очень далёкой земле… Давно это у нас случилось. Во все концы земли от этом весть пошла, да вы на отшибе… за огромным океаном… вот только сейчас и до вас добралась.

Похоже, он не врал, он и в самом деле верил в свои слова. Я, конечно, не ведьма, а обманщица, с духами не знаюсь да и не шибко в них верю, но вот умею чувствовать, когда говорят искренно. Что ж, значит, и в самом деле повредился умом. Жалко. Человек-то, по всему видать, хороший, добрый… такой бы наставнику понравился. Может, наставник Гирхан и сумел бы исцелить его разум, а мне то не по силам. Так… нахваталась кое-чего.

– Ну и что же, стал он, твой бог, человеком… Богом, значит, быть перестал. Тогда о чём же ты вообще толкуешь? Был бог, стал человек, а человек рано или поздно помирает. Много лет, говоришь, прошло?

Алан взглянул на меня виновато.

– Трудно мне, тётушка. Трудно сразу всё объяснить… Тут говорить надо много, слова подходящие искать. На каждый мой ответ у тебя дюжина вопросов наберётся… Да, Он стал человеком, но не перестал быть Богом. Как человек Он страдал, жаждал, томился духом, а как Бог был превыше человеческой немощи. А потом Его убили… жестоко казнили, и как человек Он умер. Но Он ведь не только человек, но и Бог. И поэтому через три дня Он воскрес, ожил. Он собой победил смерть. Каждого, кто Ему верен, Он воскресит, и воскресшие люди будут с Ним вечно, в небесных садах…

И понеслось… Не прерывала я его, сперва чтобы понять, насколько и в какую сторону ум его попортился, а затем уж и самой мне занятно стало. Впрочем, этак и заразиться можно, наставник предупреждал: безумие может и на другого перекинуться.

– Вот что, – решительно заявила я, – глупостей и несуразностей ты тут немало наговорил. Беда в том, что найдутся те, кто поверит. Да ведь и нашлись уже, недаром молва о безумной вере вашей вперед тебя до Огхойи доползла.

Я пожевала губами и добавила:

– В одном ты прав. Жестоки наши боги и равнодушны, невозможно их любить… да и верить им надо с опаской. А любить да верить хочется, защиты хочется… Вот и пойдут люди за тобой, пойдут за глупой сказкой. И угодят на колья, на плаху да в смертные ямы. Говорила же тебе, не одобряет наш государь новых верований. Поэтому держи рот на замке. Сам в это веришь, ну и молчи, не губи людей. Что тебе неймётся-то?

– Нет уж, молчать я не буду, тётушка, – тихо произнёс Алан. – Я ведь специально пришёл… в ваши края. Жалко мне вас… Хорошие ведь люди… но гибнете… А то, чем грозилась ты… За вечную радость быть с Ним не страшно и на муки пойти…

– За других-то не решай, бестолочь! Тебе, может, и не страшно, а каково людям будет? Они ж как дети, люди-то, сердцем загораются, а о последствиях не думают. А потом уж поздно плакать, суровы законы государевы.

– Не понимаешь ты меня, тётушка, – вздохнул Алан. – Ну ладно… Если прогонишь, я не обижусь, дальше пойду…

– Хватит болтовни, – оборвала я его. – Лучше ранами твоими займёмся. Где там твой ленивый мальчишка? Эй, Гармай! Тёплую воду, живо!

Не судьба мне сегодня была над книгой посидеть. Как взбесились все! Едва с Аланом закончила, являются от швейников. Там у Хаурилли малой ногу сломал. Тоже провозилась изрядно, шебутной парнишка попался, в голос кричит, и никак боль ему не унять. Уж я и кольцо золотое на нитке перед ним качала, и голосом «ночной лисы» пела ему заговорку, а всё без толку. Пришлось поить отваром сииль-травы, а нехорошо это, шести лет ему ещё не стукнуло, трава боль утянет, а желудку сильно повредить может. Ну, потянула ножку-то, лубки наложила, обмотала… домой пошла, отдохнуть. Где там! Селяне дожидаются, хорошо хоть из ближнего села, неподалёку от городской стены. Домовой у них, понимаешь, проказит, коров портит, поросят хвостами друг к другу вяжет… Уговори его, тётушка, два мешка пшеницы даём…