– Не перебор, как вам кажется? – смешливо спросила я у девушки и плюхнулась рядом с ней на скамью.

– О, ну д-да, – робко отозвалась она и слегка от меня отодвинулась.

Я попыталась втянуть ее в приятный легкий разговор, но она отвечала односложно, краснея и замирая каждый раз, как я обращалась к ней. Скоро я сдалась и сосредоточилась на сцене в конце зала.

Настроив арфу, Гуиллин вытащил из куртки три деревянные флейты разного размера и положил их на маленький столик рядом.

Я вдруг заметила, что Лаогера совсем не разделяет моего интереса к певцу и его инструментам. Она вся напряглась и все посматривала через мое плечо на проход в нижней части зала, откинувшись назад и скрываясь в тени под гобеленом от любопытных взоров.

Проследив за ее взглядом, я увидела высокую фигуру рыжего Джейми Мактавиша, только что вошедшего в холл.

– Ax вот оно что! Галантный герой! Влюблены в него, да? – обратилась я к девушке.

Она отчаянно затрясла головой, но яркий румянец на щеках выдал ее с головой.

– Отлично, посмотрим, что можно сделать, – воскликнула я, полная великодушия. Я встала и весело замахала Джейми, чтобы привлечь его внимание. Заметив мой сигнал, молодой человек с улыбкой начал протискиваться к нам сквозь толпу. Я не знаю, что произошло тогда во дворе между ним и Лаогерой, но сейчас он поздоровался с ней сдержанно, хоть и вполне приветливо. Мне он поклонился несколько свободнее; впрочем, наши отношения достигли такой степени близости, что вряд ли он стал бы обращаться ко мне как к малознакомому человеку. Несколько пробных аккордов возвестили о начале концерта, и мы поспешно уселись, причем Джейми занял место между мной и Лаогерой.

Гуиллин был мужчина невзрачный, хрупкого сложения, с волосами мышиного оттенка. Но стоило ему начать петь, как это переставало иметь значение. Зрение как бы отключалось, а уши, напротив, становились очень чувствительными. Гуиллин начал с простой песни; он исполнял ее на гэльском, четко пропевая каждую строку и подчеркивая ее окончание прикосновением к струнам арфы, музыка воспринималась как эхо слов, как переход от одной поэтической строки к другой. И голос был обманчиво простой. Вначале казалось, что в нем нет ничего особенного: голос приятный, но не такой уж сильный. Но потом приходило чувство, будто звук проникает в самую глубину твоего существа, каждый слог был кристально чист, и было совершенно не важно, понимаешь язык или нет – песня внутри, звенит в голове.

Песню встретили горячими аплодисментами, и певец тотчас перешел ко второй, которую пел на валлийском языке – так, во всяком случае, мне показалось. Для меня это звучало как мелодичное полоскание горла, но все вокруг отлично понимали смысл – вероятно, слышали ее раньше.

Во время короткого перерыва, когда певец снова сделал паузу, чтобы настроить арфу, я тихонько спросила у Джейми, давно ли Гуиллин живет в замке, но тут же спохватилась:

– Ох, вы же не можете этого знать? Вы и сами здесь недавно.

– Я бывал в замке и прежде, – ответил он, повернувшись ко мне. – Прожил в Леохе год, когда мне было шестнадцать, Гуиллин тогда уже был здесь. Колум любит его музыку и хорошо платит, чтобы удержать его тут. Иначе нельзя – валлиец будет желанным гостем у очага любого лэрда.

– А я помню, что вы были здесь.

Это сказала Лаогера – вся покраснев от смущения, она все же вступила в разговор.

Джейми взглянул на нее и улыбнулся одними уголками губ.

– Вот как? Но вам тогда было не больше семи или восьми. Не думаю, что в то время я так уж выделялся среди других, чтобы вы меня запомнили. – И Джейми снова повернулся ко мне: – Вы понимаете по-валлийски?