«Российская империя – тюрьма,

И за границей тоже кутерьма.

Родилось рано наше поколение,

Чужда чужбина, но и скушен дом.

Расформированное поколение,

Мы в одиночку к истине бредём».

Максим оторвался от колонны, повернул голову в стороны Брата и хотел, было заговорить, но слова застряли у него в горле, он набрал воздуха в лёгкие и слабо прохрипел:

– Хватит. Я больше не могу.

– Я выбрал лишь совсем немного. Прости, что не позволил тебе оценить всю картину. Время, оно, хоть и вечно, и мне с тобой тут, хоть и забавно, но утомляет, порой. Так, что так.

Брат продолжал смотреть на него, не говоря ни слова. Максим отвернулся и пошёл прочь. Какое-то время он шёл в кромешном тумане, ни о чём не думая. Перед глазами стояли картины, увиденного только что ужаса. Вдруг туман начал понемногу рассеиваться, и Максим различил вдалеке очертания гор. Не успев как-то оценить ситуацию, он услышал за спиной шаги и обернулся. К нему подошёл человек, как следует разглядеть которого, он не успел, успел лишь заметить, что одет он более чем старомодно. Человек заговорил:

– Разрешите представиться. Мартынов, майор в отставке. Простите, не имею чести быть с вами знакомым, я ожидал увидеть Глебова или князя Васильчикова, впрочем, неважно. Вы, насколько я понимаю, являетесь другом, раз выступаете в качестве секунданта, так вот, не сочтите за грубость, но мне хотелось бы, чтоб вы знали, сегодня я избавлю общество от этого шута горохового. Честь имею.

Майор развернулся и пошёл прочь. Максим ничего не успел сказать. Он вообще не успел о чём-либо подумать, так как всё ещё прибывал в шоке от увиденного несколько минут назад, как грянул гром. И первая капля дождя стала последней каплей, введшей Максима в оцепенение и тихую панику. Гроза и дождь. Максим уже ничего не замечал, он сделал несколько шагов и остановился, почувствовав, что силы его оставили. В эту секунду перед ним возник человек, чье лицо мгновенно врезалось в сознание. Правильные черты, удлиненный овал, высокий лоб, строгие карие глаза, прямой нос и усики над пухлым ртом. Он молча прошёл мимо Максима, после остановился, развернулся и сказал:

– Кстати, Максим, когда меня убили, мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас.

– Я это сегодня уже где-то слышал, – машинально ответил Максим.

Лермонтов грустно улыбнулся и исчез в тумане, снова окутавшем всё вокруг. Максима уже не трясло. Его кидало в разные стороны. Голова разрывалась на части. В ней всё перемешалось и гремело. Максим хотел, было, что-то сказать Брату, который стоял перед ним в нескольких шагах, так же грустно и строго глядя на него, но, начав говорить, не услышал себя. Вместо этого он услышал, как звон тех самых колокольчиков превратился в набат. Десятки колоколов разрывали Максима на части. Из бешеной какофонии звуков то и дело вырывались на передний план то стук топора, то лязг железа, то конский топот, то стрельба, то человеческие стоны. Он почувствовал тошноту и боль во всем теле. Более не в состоянии удерживаться на ногах, он упал на колени, охватил руками голову и ощутил, как начинает терять сознание.

«Меня по миру гонит страшный бред!

Душой я болен с отроческих лет!..»

– А! – Максим очнулся от сигнала, который случайно задел. Он поднял голову с руля. – Ох, это, просто, белая горячка, какая-то. Может, я съел чего-то у Пингвина, или воздух тут такой? Всё, пора двигать дальше. – Максим повернул ключ зажигания, воткнул передачу, надавил на газ и тронулся. – О-о-ой. «До свиданья, мой любимый город, я почти попала в хроники твои…»

Автомобиль набрал скорость. Несколько секунд Максим, приходя в себя, заворожено смотрел на дорогу, всё такую же прямую и ровную.