Я благополучно довёл Ирку до Полтавских ворот (так назывался южный въезд в Кушку, где сохранились каменные столбы, на которых когда-то были навешаны широкие крепостные ворота). Мы болтали о каких-то пустяках, я старался поддерживать разговор, даже пошутил раз-другой. Уж не знаю, удачно или нет, но Ирка смеялась.

– Всё, – сказала она у ворот, забирая портфель. – Дальше мы вместе не ходим, чтобы мама не заметила.

– Ага, – сказал я. – Мама, конечно, не знает, что мы дружим.

– А мы дружим?

– А разве нет?

– Ну… можно, наверное, и так сказать, – мне показалось, что в её голосе проскользнула нотка разочарования.

Быстро всё-таки взрослеют девочки. Гораздо быстрее, чем мальчики.

Она медлила, словно ждала чего-то.

Ну ладно.

Я шагнул к Ирке, взял ладонями её лицо, поцеловал в край сочных, красиво очерченных губ.

– Ты что? – прошептала она, широко распахнув глаза. – Увидят же…

Оглянулась. Кроме нас, возле ворот никого не было, включая котиков. Ни на той стороне, ни на этой. Даже дорога, выложенная бетонными плитами, пустовала – ни одной машины.

– Пока, – я опустил руки, шагнул назад. – Увидимся в школе.

– Да, конечно, увидимся, – она коснулась пальцами губ. – Серёжа?

– Что?

– Что с тобой? Ты… ты стал совсем другой после… ну, после того, как тебя эта барбухайка афганская сбила. Я чувствую.

– Лучше или хуже? – улыбнулся я.

– Не знаю, – она покачала головой. – Другой. Старше, что ли. И не только. Знаешь… – она помедлила, – давай ты пока не будешь меня провожать.

О как, подумал я, такая маленькая, а уже женщина. Нутром почуяла чужака. Мама не почуяла, сестра тоже, а она почуяла.

– Обиделась, что я тебя поцеловал? Больше не буду, честное слово.

– Нет, не в этом дело. Просто…Просто давай оставим всё это. На какое-то время.

– Не вижу препятствий, – сказал я. – Оставим, значит, оставим.

– Вот опять, – сказала она.

– Что – опять?

– Ты сказал «не вижу препятствий». Раньше ты никогда так не говорил.

Да, подумал я, прокол. Серёжа Ермолов так не говорил. А вот Кемрар Гели говорил. Я просто сказал это по-русски. Хотя, что значит – прокол? Впереди меня наверняка ждут гораздо более серьёзные проколы. Что ж теперь, отказаться от грандиозных планов, которые уже начали понемногу складываться в моей голове? Ни в коем случае. Иначе всё вообще не интересно, и лучше бы я безвозвратно погиб там, на Гараде, в машине, спасая выскочивших на дорогу детей.

Но я вернулся. Думаю, не просто так. Должна быть какая-то цель у той силы, которая меня вернула, и думаю, это достойная силгурда и человека цель.

– Что ж, раньше не говорил, теперь говорю. Не вижу ничего странного.

– А походка?

– Что – походка?

– У тебя походка стала другая. Раньше ты ходил так, – она ссутулилась, вразвалочку, косолапя, прошлась туда-сюда. – А теперь так, – распрямила плечи, выровняла спину, и чуть ли не протанцевала по тротуару.

– Думаю, моторика изменилась после травмы, – сказал я. – Наверное, так бывает. Не знаю, я не врач.

– Моторика… – повторила она. – Слово-то какое. Ладно, я пошла.

– Пока, – сказал я.

Постоял, посмотрел ей вслед (красивая походка и обещает стать ещё лучше через год-другой), развернулся и отправился домой.

Рваный вышел из кустов, когда я срезал дорогу через аллею, ведущую к гарнизонному Дому офицеров. Я заметил его издалека, но продолжал идти, как шёл.