Вспомнилось, как под Новый год дочь хромой старухи зашла посплетничать, распространяя вокруг кряжистый дух перегара. Она так раскатисто кашляла, будто норовила во что бы то ни стало выхаркать сердце. Лида весь вечер отпаивала гостью липовым чаем, и они сбивчиво перешептывались на кухне.

В тот вечер, сам того не желая, капитан нечаянно подслушал, что у хромой старухи какие-то давние размолвки со сватьей. Что-то между ними однажды стряслось, – сейчас уж никто точно не помнит. Так или иначе, лет пять назад между двумя кроткими на вид старушками вспыхнуло молчаливое соперничество, негласное состязание – кто кого переживет, кто окажется крепче. В тот новогодний вечер дочь старухи громко жаловалась, что в последнее время мать все чаще заводит невыносимый спортивный разговор, мелочно и придирчиво оценивая свои скудные возможности и ревностно вычисляя силы соперницы. В такие минуты, упав в кресло, нетерпеливо оттолкнув ногой кота, хромая соседка со скорбным торжеством напоминала дочери, что всю жизнь проработала санитаркой в окраинной больнице городка. Часто брала ночные смены, таскала на своем горбу паралитиков, света белого не видела, «пахала как лошадь» без отпусков и выходных. Зато сватья, жена архитектора, всего два или три года служила страховым агентом. Потом стала домохозяйкой, «всю жизнь мужу тапочки подавала эта твоя пустышка свекровь» – при любом удобном случае гневно швыряла старуха в лицо дочери.

Каждый раз хромой старухе хитростью удавалось разведать, она была отлично осведомлена, кто чаще лежал в больницах, у кого сильнее шпарит давление, кто ведет по числу кризов и предынфарктных состояний. Приняв во внимание трехкомнатную квартиру соперницы, выходящую окнами на сосновый парк, старуха приходила к неутешительным выводам, скорбно предсказывая: «Так и знай, года не пройдет, свекровь Агата будет хоронить твою мать». От своего бессилия, от предчувствия скорого поражения старуха на полдня впадала в ворчливое уныние. Потом, неожиданно воспарив духом, оживлялась, намереваясь перебороть… все-таки пережить негласный закон природы и хитростью, обманом, подлогом пережить все-таки соперницу и победить. В ход шла артиллерия мазей, растительных масел, общеукрепляющих настоев. Из городской газетки вырезались оздоровительные рецепты любителей подручных лекарств, умеющих превращать в средство исцеления все что угодно, не исключая куриный помет, накипь и ржавчину. Как ни странно, нехитрые вырезки, упрямая оздоровительная суета, подкрепляемая завистью и страхом, придавали старушенции сил. В прошлом году ей исполнилось восемьдесят, но она по-прежнему, на все лады причитая, ковыляла без палки на рынок. И на воскресную службу в теплые и безветренные дни прихрамывала, подбадривая себя тем, что не намерена превращаться в лежачий куль и становиться для дочери обузой.

Вспомнив об этом соревновании, придающем здоровья обманным путем, капитан почувствовал волну, ударившую его в носоглотку. Захлебнувшись и утонув, он опал на диван, будто якорь, сброшенный на дно морское. Замер, вслушиваясь в шорохи проносящихся за окном машин. Ненадолго превратился в тихий стон зависти и тоски от сознания чьей-то чужой жизни, протекающей в этот момент где-то поблизости, во всей своей неистощимой, неуязвимой и неувядающей пока полноте.

Лихорадка и немощь набрасывались наперебой, почти без просветов. Лиде кое-как удалось упросить его, чтобы прогулка к морю была отложена еще на несколько дней. Потом об этом пришлось забыть вовсе. Под действием травяных чаев и настоек капитан целыми днями спал обморочным потусторонним сном. Он теперь часто видел во сне двор своего детства, он ждал, когда же мать выглянет в окно и позовет его обедать. Но она не выглядывала, наверное, заболталась по телефону, заслушалась радио или уснула. И он часами скитался по подворотням, ошивался возле незнакомых подъездов, из которых тянуло холодом и сыростью. Он наблюдал, как небо темнеет над антеннами жестяных крыш, чувствовал, что скоро разразится ливень. И все равно ждал, когда же мать позовет его есть самый вкусный в мире суп с клецками. Наваристый, горячий, пряный – после сентябрьской пронизывающей прохлады. Но она заслушалась радио, заболталась по телефону, задремала. И снова не звала его, не звала бесконечно, мучительно, до самого пробуждения.