Еще не отворив дверь, я почувствовал, что там кто-то есть. Приготовился к внеплановому выходу на сцену, поправил парик и открыл дверь. Там оказался молодой человек с большими воспаленными, будто заплаканными голубыми глазами.

– Не хотите портвейну?

– С удовольствием, а то я хотел как раз купить что-нибудь, а дверь уже заперта.

– Да, здесь так принято, я здесь уже бывал, возможно, даже не раз.

– "Возможно" – мне это очень знакомо последнее время. А вы, кажется, чем-то сильно расстроены?

– Да, не обращай внимания, может лучше сразу перейдем "на ты"?

– Да, конечно, а вообще, я не помешал, в смысле, может я пойду?

– Нет, не уходи, пожалуйста, мне так плохо сейчас, извини, раскис просто. Скажи, ведь если всё меняется, может и теперь что-то изменится к лучшему?

– Да, может. Понять бы еще, что считать лучшим… Кажется, тебе пора просто отдохнуть, да и мне уже, давай, я тебя провожу.

– Останься, прошу, мне сейчас так одиноко, – он сжал мою руку…

Утром ныла голова, память, как оробевшие родственники у одра тяжелобольного, затаилась и не решалась припомнить ни слов, ни событий прошедшей ночи, чтобы дать мне спокойно уйти. Уже пора было уходить в один конец, просто снова уходить.

Прежний страх пространства и его преодоления смазался теперь еще и своего рода близорукостью: словно ощущалась только небольшая сфера вокруг моей точки присутствия, остальное же, что за ее пределами размывалось и растиралось в пыль безжалостной мокрой ладонью, сделанной из губчатого слепого камня. Мой тусклый фонарик в кромешной окружающей тьме периодически вовсе мерк, и я брел наощупь, коридор, лифт, холл, до свидания, двор, а в голове с каждым шагом било в колокол:

“Неужели мы все такие чужие себе и всему вокруг?!”

А внутри живота спазмом подступала радость и невесомость, мой плен окончен, наступило долгожданное освобождение!

Подул ветерок, и меня обдало снегом от цветущих яблонь, я остановился, подставил ладонь, один лепесток приземлился в нее. "Он знает больше меня, он естественен, он совершенен, он принимает жизнь как она есть, он ее часть, и не требует взамен даже гарантированного времени для цветения, ему хватает и этих прекрасных мгновений, а потом время же и растопчет его".

Я вгляделся. Ни дорога, ни здания вокруг, ни аллея из цветущих яблонь не напоминали о тех ночных видениях, о новых странных ощущениях, будто это было совсем в другом месте и в другое время, и я теперь вижу все впервые. Я медленно пошел по аллее делая вид, что не чувствую спиной, что он смотрит на меня откуда-то из окна с высокого десятого этажа и будет следить до тех пор, пока я совсем не исчезну из вида.

Что принесет мне это поездка, это повторение, чему оно научит меня, или может уже начало учить?..

Я приеду в ту же гостиницу, может в тот же номер, знаю как всё будет, даже занавески помню! А может снова встречу Пьера?.. Пьер, или может, его по-другому зовут. Тогда я не смогла сказать ему ничего, ничего настоящего, ничего, что могло бы соединить теперь эти два разорванных времени, может и специально, чтобы обмануть себя и попробовать вырезать то наше время из общего потока, сахранить в альбомчике под слоем пыли, будто не было ничего до, и не будет ничего после, но это мне не под силу – вырезая куски времени, выбрасывая его или даря, я сразу делаю его ненастоящим, фальшивым, а разве так может быть? – нет, всё мое время это я, и это по-настоящему, да, глупышка, мало что ли ты занималась вырезанием из бумаги в детстве, ты ведь можешь всё: начать где захочешь и закончить, чем хочешь, картинка изменится, он от этого не пострадает, главное вовремя остановиться.