Ветерок ерошил поверхность озера, пуская по нему неровные осколки лунных бликов. Маленькие волны бежали от заболоченного устья большого ручья к глубокой воде у выпуклого изгиба запруды. С расстояния мили ночной пейзаж казался безмятежным даже подозрительному Рауфу, хотя на самом деле там могли таиться и жадная Харибда, и обманчиво замершие Симплегады[28]. На целую милю вокруг, от края до края долины, не было заметно никакого движения, только прыгали с камня на камень пенистые ручьи – и тем не менее псы, глядевшие с каменной площадки, где пролилась кровь их добычи, внимали неясному предупреждению все той же древней, дикой, опасной силы. Обоим казалось, что они выбрались из укромного логова на слишком открытое и ненадежное место, где их могли увидеть чужие, недружественные глаза.

Воодушевление Надоеды вспыхнуло и потухло, словно отгоревшая спичка. Он задумчиво скреб когтями заклеенную пластырем голову, разглядывая пустынное дно долины.

– Мы тут как птички на лужайке, Рауф, – сказал он. – Как мухи на окошке. Сейчас луна спустится вниз и прогонит нас обоих.

Рауф задумался над его словами:

– Ну да, может появиться человек. Откуда нам знать? Ведь те, другие овцы, которых мы видели днем, принадлежали человеку. Значит, и эта была чьей-то. И у человека, который появится, может оказаться ружье, как говорили те овчарки.

– Это их хозяин придет?

– Или другой, какая разница. Короче, надо отсюда уходить.

– Но куда?

– Не знаю, Надоеда. Они, я смотрю, свои баки с водой всюду понаставили. Вон там, внизу, еще один поджидает…

– Погоди, Рауф, ты ведь помнишь, что белые халаты никогда не появляются ночью! У нас уйма времени, чтобы найти себе убежище. Мы уйдем туда от солнца, мы запрыгнем сквозь оконце, человек ружье несет, только он нас не найдет…

Рауф вздохнул, выпустив облачко пара:

– Убежище? Может, они прямо сейчас на нас смотрят…

– Это каким образом?

– Ну, может, у них есть такая штука, через которую далекие вещи кажутся ближе? Вдруг они засели во-он там и нас разглядывают?

– Да ладно тебе, Рауф, что ты несешь! Они правда много чего умеют, они могут исчезать, выдыхать огонь, создавать свет и всякую всячину, но это уже чересчур!.. У тебя воображение слишком разыгралось!

Черный пес широко зевнул и облизал брылы. Надоеда увидел, что в зубах приятеля застряли клочки мяса и овечьих сухожилий.

– Ну хорошо, – сказал Рауф. – Пошли вниз, ведь все равно разницы нет. Если только у меня получится…

– Что значит – если получится?

– Да я так избит, что все кости трещат. Я висел, вцепившись зубами, а эта тварь меня молотила обо что ни попадя. Не веришь, в следующий раз сам попробуй… Я, конечно, пойду, только медленно!

Так они и двинулись вниз по склону. Рауф то и дело оступался, ковыляя на трех лапах. Надоеда, который в одиночку спускался бы в два раза быстрее, беспокойно сновал туда-сюда, то суя нос под камни, то оглядывая пустынную долину. Шум далеких ручьев затихал и вновь возвращался, эхо дробило его, и даже далекое, отлого вздымавшееся плечо Серого Монаха словно колебалось в воздушных потоках. «А может, – думал Надоеда, – это у меня кружится голова, потому что я засмотрелся в освещенную луной тьму».

Когда под лапами зачавкал сырой мох долины, иллюзия улетучилась. Земля здесь была торфянистая, пропитанная водой. Надоеда все убеждал Рауфа идти быстрее, хотя никакой ясной цели впереди не просматривалось. Дальше озера вообще ничего не было видно. Даже вершины отсюда выглядели не так, как с водораздела, – этакими бесформенными горбами на фоне лунного неба.

Рауф остановился полакать водички из лужи, потом улегся, подмяв тростники.