Единственное – Мистер Фловерфилд настаивал на совместном и ежедневном с Джоанной чаепитии. И это могло быть не только время второго завтрака, но и любое другое – в два, три или пять часов. Даже, если у гувернантки были в это время уроки с детьми, она была вынуждена прерваться и провести вместе с Сэром Фловерфилдом не менее сорока минут. Иногда он вовлекал ее в активную беседу (не о детях, а просто о чем-нибудь ему интересном), но чаще чаевничал молча и так сильно погружался в свои размышления, что и вовсе забывал о том, что он здесь не один и начинал шумно прихлебывать, не осознавая шероховатостей своих манер. Он машинально подливал чай себе и Джоанне, и обычно девушка выпивала не меньше трех чашечек. Для нее это было чересчур, но она не могла отказаться из вежливости. И потом было бы странным, если бы она просто сидела за столом со сложенными на коленях руками и ничего бы не делала. А так чай был хоть каким занятием, которым она могла занять себя во время этого странного застольного ритуала.

Однажды Джоанна спросила Сэра Уильяма, почему Селестина не обучалась ранее музыке. Ведь это помогло бы сформировать навыки вдумчивости, усидчивости и, вне всяких сомнений, пошло бы на пользу ее подчерку, далекому от совершенства. На это хозяин махнул рукой, сказав, что у Селестины музыкальные занятия с ранних лет вызывали глубочайшее отторжение. Они с Амелией даже обращались по этому поводу к семейному врачу, и тот, осмотрев девочку и понаблюдав за ее игрой (если можно так назвать изуверства и насилие над клавишным инструментом) и упражнением по самым азам нотной грамотности, пришел к выводу, что ум девочки не воспринимает музыкальные науки. Он также сказал, что подозревает в маленькой тогда еще девятилетней прелестнице некоторую долю умственной слабости. Уважаемый доктор назвал это умственной апатией. Правда, он выразил надежду на то, что этот врожденный недуг или особенность развития как, вероятно, следствие родовой травмы, может сойти на нет, если девочка будет расти здоровой и крепкой, проводить много времени на свежем воздухе. Пусть она и не станет утонченной образованной леди, все же при наличии внешнего очарования и природного жизнелюбия сможет составить какому-нибудь джентльмену весьма недурственную партию.

Мистер Фловерфилд признался, что для него самого образованность женщины не есть бесценный Грааль. Счастье семейной жизни, по его мнению, составляют другие качества – кротость, участливость в делах мужа, нежность к детям и другие свойства, относящиеся скорее к сердцу, чем к уму. Джоанна в душе никак не могла с ним согласиться. Она верила, что путь обучения во всей его полноте и продолжительности касается не столько ума, сколько развития душевных качеств. Человек не может образоваться морально, духовно, если он закрыт для знаний, если сознание омертвляется, не пропуская внутрь созидательно-целебный луч божьего света. Необразованная душа не приведет к развитию человечной основы – благородства, сострадания и прочих добродетелей. Джоанна, разумеется, не стала возражать Сэру Фловерфилду. Она совершенно не представляла, как ей найти подход к Селестине. Однако отец девочки, как поняла Джоанна, не предъявлял никаких особенных требований и не обозначал свои ожидания, поэтому девушка решила для себя, что не будет упорствовать с занятиями, требовать усердия и послушания. Она, с одной стороны, ощущала собственное бессилие. С другой стороны, Джоанна не собиралась испытывать чувство вины за это бессилие. В свои юные годы она уже хорошо понимала, что есть вещи, на которые повлиять невозможно даже при большом и искреннем желании. Селестина не испытывала к гувернантке теплых чувств. Джоанна не могла разглядеть, что там внутри этой непонятной и чужеродной души. Возможно, мать, Миссис Фловерфилд, могла бы рассказать и подсказать, но ее здесь не было.