Вздрогнув от неожиданности, я стал наблюдать за приближавшейся ко мне фигурой, всматриваясь в ее отражение в стекле витрины. Это была женщина в шелковом узорчатом авасэ[2], с высокой прической в виде большого овального узла. На короткий миг ее отражение в стекле совпало с изображением бодхисаттвы. Став рядом со мной, незнакомка принялась разглядывать ту же скульптуру, что так пленила меня. Неловко признаться, но я, делая вид, будто целиком поглощен созерцанием скульптуры, не мог удержаться от того, чтобы несколько раз тайком не взглянуть на стоящую рядом женщину, – настолько она сразу завладела моим вниманием.

Ее бледное лицо казалось алебастровым – такой чарующей белизны мне никогда прежде не доводилось видеть. Если на свете и впрямь существуют русалки, у них наверняка такая же ослепительно-белая кожа. Все в ней: изгиб бровей, очертания носа и рта на чуть удлиненном, как у старинных красавиц, лице, линии шеи и плеч – было исполнено удивительной хрупкости и изящества. Как писали в старых романах, весь ее облик был настолько воздушен, что казалось: дотронься до нее – и она исчезнет. По сей день я не в силах позабыть ее мечтательного взгляда из-под длинных ресниц.

Кто из нас первым нарушил молчание, я теперь уже не помню, но, по всей вероятности, это был я. Мы обменялись несколькими словами о выставленных в музее скульптурах, и это нас как-то сразу сблизило. Мы вместе обошли музей и вышли на улицу. Я проводил ее до перекрестка, где улица Яманоути переходит в Яманосита, и на протяжении всего этого неблизкого пути мы говорили о самых разных вещах.

По мере беседы очарование ее в моих глазах все возрастало. Когда она улыбалась, на ее лице появлялось застенчиво-утонченное выражение, вызывавшее во мне то совершенно особое чувство, какое испытываешь, глядя на старинное изображение какой-нибудь святой или на Мону Лизу с ее таинственной улыбкой. Верхние боковые зубы, так называемые клыки, были у нее крупнее передних, и, когда она улыбалась, губа приподнималась над ними, образуя причудливо изогнутую линию. На белоснежной коже ее правой щеки выделялась большая родинка, которая от улыбки чуть приметно смещалась, как бы повинуясь этой изогнутой линии, что придавало лицу женщины удивительно нежное и милое выражение.

И все же, не заметь я на ее шее какой-то странный след, она так и осталась бы для меня изящной, обаятельной, утонченной красавицей, к которой достаточно прикоснуться, чтобы она исчезла, но никогда не возымела бы надо мною такой притягательной силы.

След этот был искусно, хотя, возможно, без всякого умысла, прикрыт воротом одежды, но, идя с ней по улице, я неожиданно обратил на него внимание. То была красная полоса, тянущаяся от затылка к спине, – ее можно было с равным основанием принять и за родимое пятно, и за след от недавно сошедшего струпа. Этот знак, казалось, сотканный из тончайших красных нитей на гладкой белоснежной коже ее изящно вылепленной шеи, наводил на мысль о жестокости, но при этом, как ни странно, выглядел весьма эротично. Как только я его увидел, к красоте женщины, которая до сих пор казалась мне бесплотной, точно сновидение, сразу добавилось острое ощущение живой действительности, и эта красота неудержимо влекла меня к себе.

Из разговора с женщиной я узнал, что ее зовут Сидзуко Коямада и что она замужем за коммерсантом по имени Рокуро Коямада, компаньоном в одной из солидных торговых фирм. К большой радости для себя, я выяснил, что Сидзуко принадлежит к числу поклонников детективного жанра и что мои произведения нравятся ей более других (как только я это услышал, сердце мое возликовало). Разговор о литературе невольно сблизил нас, и в этом не было ничего противоестественного. Когда пришло время прощаться, я не испытал особого сожаления: благодаря счастливому совпадению наших интересов мы условились впредь время от времени обмениваться письмами.