Я не свожу с Гвен глаз, наблюдая, как расширяются ее зрачки каждый раз, когда на экране появляется новый экспонат предполагаемого аукциона. Справедливости ради стоит заметить, что фейковых фотографий там всего три, которые я накачала для более увесистого кейса, все остальное – подлинники, которые я умело повырезала из многочисленных фотографий Пола Морриса, на поиск которых у меня ушло не больше двадцати минут моего завтрака. А оставшиеся сорок я как раз и потратила на регистрацию и создание этой фейковой страницы предстоящего аукциона.

– Я не уверена, но, мне кажется, многие из этих вещей действительно принадлежали Полу, только… – Гвен задыхается от возмущения. – Мы ничего не продаем. Откуда вы узнали про этот аукцион? Кто эти люди?

– Не знаю, я же сказала, я просто люблю классическую музыку и состою в разных группах, наверное, поэтому меня и пригласили заглянуть на аукцион. К тому же Пол Моррис – сейчас одно из самых обсуждаемых имен, и цены на его автограф значительно выросли, а личные вещи… ну, вы, я думаю, и сами это прекрасно понимаете.

– Что вы хотите этим сказать? – Гвен смотрит на меня: глаза – узкие щелки, губы – тонкая нить.

– Ну, вещи покойных артистов всегда взлетают в цене, разве вы этого не знали? Автографов ваш брат уже больше никому не даст, а потому те счастливчики, кто сохранил эти милые закорючки, сейчас, считай, разбогатели. Но это мелочи, меня, например, заинтересовал вот этот предмет, – говорю я, забирая у нее свой телефон, и, быстро пролистав галерею фотографий, останавливаю свой выбор на предмете в виде вилки, который Гвен держала на одном из опубликованных в ее соцсетях снимке и который, согласно гуглу, называется «камертон». – Вы его продаете?

Гвен меняется в лице. В ее взгляде я вижу теперь только злость и отчаяние.

– Вас Эй Джей прислал, да? Передайте ему, что я больше в эти игры не играю!

– Игры? – спрашиваю я, стараясь не звучать слишком потрясенной. – Вы думаете, я шучу? Нет, мне правда…

– Я думаю, вы уже закончили. – Гвен берет со стола мою тарелку с недоеденным круассаном и стакан с остатками кофе, после чего делает шаг назад. – Если вы сейчас же не уберетесь, я вызову полицию!

– Думаю, вы меня с кем-то путаете, – отвечаю я.

– Возможно, но мы этого уже не узнаем, – говорит она, поворотом головы указывая мне путь к выходу. – Вон отсюда!

Весь день, будучи погруженной в безумный водоворот общения с душами мертвых и бесплотные попытки объяснить живым, в чем состоит истинный смысл их бед и страданий, я не переставала думать о Гвен и ее роли в моем импровизированном расследовании.

Даже сейчас, пытаясь давать внятные ответы с того света на бесконечные каверзные вопросы Лидии Скотт, я мысленно силюсь представить Гвен в образе убийцы ее сводного брата.

Кандидатуру ее мужа я отмела сразу, едва увидев его: слишком неуклюжий и неуверенный в себе, зависимый и истеричный. Совсем другое дело Гвен. Сегодня она продемонстрировала мне, какой разной может быть: приветливой и мягкой, властной и резкой, но главное – решительной и непоколебимой. Кто знает, может быть, при более близком рассмотрении выяснится, что она неплохо ладит с собаками и даже дружна с Рокки? А что, если Гвен и была той самой, кто сказал финальное «фас»?

– Он меня еще слышит? Почему не отвечает? – скрипучий голос Лидии возвращает меня к реальности.

– Мне очень жаль, но он ушел. Вашего дедушки здесь больше нет, – наконец выдыхаю я, бегло взглянув на часы. Пять вечера.

Проводив Лидию за дверь, двадцать минут трачу на то, чтобы из медиума Джены превратиться просто в Джен, обычную девушку из Нью-Йорка.