«На сегодня с меня хватит», – переводя дух, подумал Боб. Он снял с языка длиннющую мерзкую водоросль, откашлялся и, цепляясь когтистыми пальцами за корни растений и пучки травы, поспешно выполз на берег.

Белая шерсть чудища приобрела неприятный грязно-серый оттенок и своеобразный речной аромат, в котором можно было узнать бензин, гнилые прошлогодние яблоки и сырую рыбу. Ни одного сладкого, терпко-ванильного или не слишком любимого чудовищами запаха корицы Боб не учуял. Рассерженный на то, что так и остался голодным, он лег на голую землю, немного поворчал, перевернулся на левый бок и сунул мокрую переднюю правую лапу в пасть. Желудок обиженно взвизгнул, слегка поныл да и успокоился.

На берег реки лёгкими взбитыми сливками опустился туман.

Глава пятая

Есть идея!

Иногда люди делают большие и маленькие глупости. Иногда делают их не сразу, а сначала говорят что-то вздорное, произносят обязательно при свидетелях, а потом оп! и уже никуда не деться.

Кто тянул Славку за длинный и розовый язык? Кому сказать большое-пребольшое благодарю за то, что парень вдруг стал таким смелым и безрассудным? Откуда ему взять живого динозавра, чтобы не проиграть в споре?

«А что если так? – размышлял Белкин. – Предположим, расскажу, что, дескать, нет на свете никаких динозавров, вымерли миллионы лет назад, остались от них кожа, кости и ни одного воспоминания современников…

А потом загадочно закачу глаза и произнесу: «Бродил я как-то на днях по берегу реки. (Тут надо сделать небольшую паузу, вздохнуть и вроде как нехотя продолжить.) Шёл дождь, я поскользнулся, упал в воду, а когда вылезал, зацепился ногой за что-то странное. Это была сеть, как у наших рыбаков, но только старая-престарая, вот-вот рассыплется на миллион ниток. А в ней, в сети то есть, лежало яйцо. Тяжёлое! Коричневое! Будто каменное! (Тут можно ещё раз прерваться и посмотреть на реакцию Толика.)

Конечно, я это яйцо забрал. Нет, оно у меня не с собой. И нет, я его не высиживаю, оно под лампой лежит. Надо подождать совсем чуть-чуть, и скоро из него обязательно вылупится крошечный динозавр»».

Вот так, размышляя вслух и размахивая руками, будто небольшая ветряная мельница, Слава вышел к реке, которая называлась Широкая.

Пока не наступило жаркое и засушливое лето, которое каждый год к середине июля обнажало её дно, ребята здесь купались, ловили рыбу и играли в «блинчики».

Белкин медленно шёл по изумрудно-зеленой, как панцирь бронзовки, траве, нарочито громко шаркая школьными ботинками и поддевая потертыми мысами головки по-цыплячьи жёлтых одуванчиков, иногда останавливался, сгребал в охапку наглые, жирные сорняки и со злостью дёргал их вверх, вырывая с корнями. В нос ударяло сыростью, а на землю вместе с комьями почвы летели недовольные, растревоженные человеком грязные слизняки и черви.

На другом берегу реки кто-то дёргал за язык церковный колокол: неровный, лихорадочный перезвон, разрывающий тишину, отвлекал и переносил Белкина в сказочную страну.

Там по широким оранжевым полям, взбрыкивая одновременно всеми четырьмя ногами, скакали белоснежные лошади с полосатыми жёлто-голубыми гривами и блестящими серебряными копытами. У подножья высоких-превысоких гор стадами паслись травоядные динозавры, над ними планировали крикливые, повизгивающие, как одноклассницы на переменах, птеродактили, и совсем рядом, в чаще соснового леса, кто-то неприлично мохнатый, похожий на снежного человека, бегал с сачком за гигантскими перламутровыми бабочками.

Слава тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, крепко потёр обеими руками уши, поправил портфель, который всё это время носил на спине, и спустился к реке.