— Это обязательно? — уточнила я жалобно, и он кивнул.

— Ешьте, а то уволю.

Я тут же схватила коробку и стала есть.

На фигуру мне давно было плевать. Тем более, что мне никакие диеты толком не помогали — минус пять килограмм максимум, а потом ступор. Увы — с организмом не поспоришь. Можно было дополнить диету физкультурой, но… попробуйте заниматься ей, работая с восьми утра до девяти вечера почти каждый день. Это просто нереально. Лучше застрелиться.

Так что единственное, что меня волновало — это угроза увольнения. Потерять работу я не могла. Поэтому если Разумовский захочет — я у него с рук есть буду, только бы не уволил.

Он удовлетворенно хмыкнул и взял в руки свою коробку, открыл и тоже принялся за обед. А когда закончил, сказал:

— Можете идти работать. Завтра в то же время приходите на обед.

Я осторожно уточнила:

— Зачем?

Разумовский пожал плечами.

— Я так хочу.

Да уж. Железный аргумент.

3. 3

С этого дня мы и стали обедать вместе. Иногда молча, иногда он что-нибудь у меня спрашивал и периодически ржал над ответами. Да, я знала, что забавная. Иначе ко мне никто и никогда не относился, кроме родителей. Но как можно быть иной при моей внешности и с моим образом жизни? Если бы не чувство юмора, я бы просто не выдержала.

Боль — она не всегда выходит со слезами, иногда она вырывается наружу вместе со смехом. Но вряд ли хоть кто-то из окружающих это понимал.

Примерно через неделю после начала совместных обедов Разумовский вдруг спросил:

— Ну что, вы уже придумали ответ?

— Нет, я уже забыла вопрос, — сказала я, и он засмеялся. — А что вы спрашивали?

— Почему вы не называете меня по имени.

Вот зараза. И далось ему это имя.

— Просто так.

Это был единственно возможный ответ. Но если бы я знала…

— Ах, ну раз просто так… Тогда просто так назовите меня Владом.

Мама дорогая.

— Вы шутите?

— Почему же? — он явно издевался. — Разве я многого прошу? Это всего лишь моё имя. Вас зовут Олеся, а меня — Влад.

— Владлен вас зовут, — съязвила я от смущения.

Он закатил глаза.

— Да, всё собираюсь паспорт поменять… Но это уже детали. Назовите меня по имени.

Я молчала. Язык не поворачивался. Он объявил боссу бойкот.

— Уволю! — пригрозил Разумовский, и я моментально рявкнула:

— Влад!

— Ай! — генеральный подпрыгнул и затряс головой. — Да что ж так громко-то! Потише нельзя?

— Влад, — прошептала я, и он поморщился.

— Нет, не так. Нежнее.

— Вла-а-ад, — протянула я, и Разумовский кивнул.

— Уже лучше. Ещё раз.

— Вла-а-ад…

Он расплылся в улыбке.

— Ещё нежнее.

Куда нежнее-то? Ну ладно, попробую.

— Вла-а-ад, — с придыханием сказала я, и босс вдруг перестал улыбаться. Посмотрел на меня… ой-ой, горячо посмотрел, даже слишком горячо. Как на вкусный шашлык, который съесть хочется.

Поэтому я рявкнула погромче:

— Владлен Михайлович!

Генеральный тут же скривился, как будто я его не Владленом Михайловичем назвала, а Лимоном Лаймовичем.

— Не ори ты так…

— Да вы что-то… отвлеклись.

— Скорее, увлекся, — пробормотал он, махнув рукой на дверь. — Иди, Олеся. Работай.

И я послушно утопала работать. И только сев за секретарскую стойку, сообразила, что Разумовский целых два раза назвал меня на «ты».

На него это было совсем не похоже… Он никого из сотрудников не называл на «ты», и уж тем более своих секретарш. Субординация, чтоб её.

Ой-ой… Не уволит ли?

.

Наверное, вечером в тот день я была слишком грустной, и мама, конечно, заметила. Трудно не заметить — я ведь всё время улыбаюсь, и вдруг — тоска в глазах.

— Что случилось, Лесь? — спросила мама, усаживаясь рядом. Мне совсем не хотелось её тревожить. Очередная терапия наконец начала ей помогать, рак вроде бы отступал, но это пока… Понервничает — опять станет хуже.