Только этому чуду подивились, а уже другое на глазах твориться стало. Прямо у наших ног ручеёк разлился. Сначала маленький такой, едва из-под земли пробился. Стал расти, расти. И вдруг оказались мы рядом с золотым теремом. Жмёмся к нему, а вокруг озеро плещется. Оно раскинулось, да так широко, что краёв-концов этого озера не видно. А терем посередине островком стоит, и всё звенит, и сияет. Две золотые птицы-сирены сидят на воротах и поют. Стоим, к стенам того сверкающего чудо-дворца жмёмся. Отражением звёзд на серебряном озере любуемся. Хотел я напиться воды из этого озера. Беру пригоршню, а вода в серебро превращается.

– Попить бы мне! – говорю. Только и успел выговорить – тут как тут слуги появляются. Да такие разодетые! Я ни в один праздник так не наряжался. А слуги нам говорят с почтением, низко кланяются:

– Пожалуйте, господа, во дворец, мы вас давно поджидаем, кушать уже подано.

Вот так дела! Господами нас величают. Вводят слуги нас во дворец, а там такое застолье пиршественное! Музыканты веселей музыку заиграли, посуда такая… нет, не стану описывать, не поверите. Всё одно мы такое за всю жизнь не видали – нам и не понять, что зачем, что для чего сделано-приготовлено.

После того как поужинали, мы и познакомились. Стали друг другу про себя рассказывать. Говорит этот человек:

– Сам видишь, парень, сколько тут всякого добра, давай решать, как делить будем? – Не знаю, право, как и думать-то мне о дележе. Всё мне кажется, что это чудный сон. Вот-вот развеется, – отвечает дедушка.

– Это-то сон? Это явь, парень, самая что ни на есть явственная! Уж я-то это знаю, дорого я за всё это заплатил… – И стал он рассказывать, с чего всё началось.

– Был я когда-то молодой, весёлый. Добряк, а голос – и себе и другим в радость. Ах, как вспомню! Бывало, идёшь с покоса, а в деревне и стар и млад уж на крыльцо выходят песни мои послушать. Одно плохо, что поутру радость – песня, и в полдень, и к вечеру. Порой всё заменяла – и кров, и пищу. Вот и смутил меня слух, что есть такая песня заветная: её споёшь, и вот это самое богатство вдруг перед тобой и окажется в полном твоём распоряжении. И узнал я эту песенку. И что обогатить одна песенка на всю жизнь может. Но только её и нужно петь! Долго по лесам бродил я. Всё эту песню окаянную пел. Одичал совсем. Голос – и тот потерял. Если б не твой молодой и сильный голос, если бы не подпел ты мне вовремя – не случилось бы этого чуда. Потому что эта песня должна быть спета только красивым и сильным голосом. А иначе – так и не видать бы мне всего этого. Совсем пропал бы.

Слушал его горестный рассказ Иван, а сам примечал, как бедолага этот горемычный, пока всё это рассказывал, вилки со стола, драгоценными камнями украшенные, в карманы засовывал. И подумал про себя Иван: «Вот погляди-ка – богатство кругом какое! Но никак человек угомониться не может! Жадного и вовек не насытить!»

И правда – столы от яств ломятся. Свечи толстенные кругом горят, безо всякой бережливости так и пылают, точно днём ясным солнышко светит. На разные лады ту песню невиданные инструменты наигрывают.

Тут слуги появились, за стол нас усадили, потчуют, как почетных гостей. Три дня пировали-отдыхали. Но как только захотелось мне от радости запеть и запел я, тотчас треск раздался и появилась трещина в стене расписной. Подбежали встревоженные слуги и умоляют никаких песен, кроме той заветной, не петь. Объяснили, что от вольных песен во всём Злат-тереме повреждения начинаются, пострашнее землетрясения. Очень вольные песни опасны для Злат-терема и всего этого великолепия. Живите, сколько живётся, только песен никаких, кроме этих, тут петь нельзя. Призадумался Иван, а тут его попутчик опять спрашивает: