– А ведь это вы! – уличающе пропело многоликое спекшееся любопытство женским голосом.

– Однозначно вы! Один к одному вы! – тотчас же подхватил солистку хор. – Конечно, ты!

Кто-то в его секторе был с ним на вы, кто-то на ты.

Чувством, похожим на пронзительную тоску, овеяло В.

– Да, поразительно похож, – согласился он.

Неужели и вправду так было? – ухал теперь в нем молот. Как это могло быть? Почему это случилось со мной?!

– Какое похож, вылитый ты! Не открещивайтесь! Не открещивайтесь! – накрыла В. с головой крутая волна.

– Ну да, я, конечно, – сказал он. – Такой вот хват. По воде, как посуху. Кто б сомневался!

Почему-то в завершение этой тирады у него вскинулась рука – с такой итальянской экспрессией из фильмов неореалистической эпохи, – проиграла в воздухе, нарисовав незримую фигуру «чего-то эдакого», и на завершении фигуры он повернулся, тронулся, сдерживая шаг, к своему месту. Спокойней, спокойней, держать себя в руках!

Звонкая кобылка, ускакавшая за шоколадом для него, объявила о возвращении все тем же радостным цокотом своих копытец. Бумажный стаканчик в руке, когда она приближалась к В., странно подрагивал, словно ее сотрясало от некоего внутреннего волнения. Лицо ее горело нетерпеливым желанием поделиться чем-то необыкновенным.

– Ой, а вы знаете, – передавая ему стаканчик, произнесла она, глядя на В. с сиянием восторга, – я сейчас около автомата что слышала? Там говорят, какой-то ролик в интернете нашли, вот того, что вчера на Запрудном было, и будто бы тот, что на воде, на вас похож!

В. был готов к чему-то подобному. Можно сказать, он был во всеоружии.

– Да, – отозвался он с небрежностью, – мы тут только что этот ролик тоже смотрели. Иди вон глянь. Плавки там на этом кудеснике какие! Жуть. Чтоб у меня такие были? Да я в жизнь такие не надену!

Вернусь домой, тотчас подумалось ему, надо тут же избавиться от них. На всякий случай. Искромсать на куски – и в унитаз. Чтобы и следа не осталось.

О, эти совещания в кабинете главы департамента! Чего греха таить, В. любил совещания у главы департамента. В них было что-то от праздника. Прерывается череда наскучивших, приевшихся будней, жизнь выламывается из своего заведенного порядка, расцвечивается, освещается игрой фейерверка. Посещение начальственного кабинета рождало ощущение приобщенности к сферам, прикосновения к рычагам, ты выходил из него словно бы посвященным. Хотя отвечай точно – во что посвященным, не ответишь. Но сама дорогая отделка кабинета, просторным размерам которого было невозможно найти практического объяснения, дорогая мебель, воздушно-тяжелые шторы на окнах, которые так и хотелось назвать необыкновенным словом «гардины», наконец, парадный портрет главы государства со знающе-проницательным взглядом льдистых глаз за спиной у главы департамента – во всем этом и было приобщение-посвящение-прикосновение. Конечно, совещание у главы департамента могло закончиться для тебя весьма печально, вплоть до – фигурально выражаясь – разбитой в кровь физии, однако же это вовсе не означало, что следует избегать начальственного кабинета, напротив: без жара опасности, исходящего от него, то чувство приобщения-посвящения-прикосновения было бы недостаточно острым, а скорее всего, и вообще бы его не было. Все это напоминало В. отношения с необыкновенно желанной, но совершенно непредсказуемого нрава прелестницей, которая то одарит собой, да так, что вознесешься на седьмое небо, а то вдруг охлестнет такой жгучей злобностью – единственный способ уцелеть: бежать от нее и не возвращаться. Но куда было бежать, получая у этой желанной-непредсказуемой-злобной прелестницы деньги на жизнь? Оставалось терпеть ее и любить. Любить, любить! Потому что как же было терпеть без любви?