Когда Анна развязала волосы и стала причесываться, то на расческе осталось довольно много темных прядей. Это обеспокоило Либ. Чтобы ребенок терял волосы, как немолодая женщина… «Она сама делает это с собой, – напомнила себе Либ. – Это часть продуманного обмана, с помощью которого она собирается одурачить весь свет».

Анна вновь осенила себя крестным знамением и забралась в кровать. Потом села, опершись на валик, и принялась читать псалмы.

Либ сидела у окна, глядя, как на западе небо окрашивается оранжевыми полосами. Могла она пропустить какой-то крошечный тайник с едой? Сегодня ночью девочке может выпасть верный шанс, когда на месте Либ окажется монахиня. Достаточно ли хорошо видят глаза стареющей сестры Майкл? Достаточно ли она сообразительна?

Китти внесла тонкую свечу в широком латунном подсвечнике.

– Сестре Майкл понадобятся еще свечи, – сказала Либ.

– Сейчас принесу одну.

– Мало будет и полдесятка. – (У горничной слегка отвисла челюсть.) – Знаю, что это очень хлопотно, но постарайся достать лампы. – Либ старалась говорить примирительно.

– Сейчас китовое масло очень дорого.

– Тогда пусть будет другое масло.

– Завтра попробую что-нибудь найти, – с зевком ответила Китти.

Через несколько минут она вернулась с молоком, овсяными лепешками и маслом – ужином Либ.

Намазывая маслом лепешку, Либ украдкой наблюдала за Анной, которая была по-прежнему увлечена книгой. Настоящий подвиг – весь день ничего не есть и делать вид, что не замечаешь пищу. Такая выдержка в столь юном создании – твердость, даже честолюбие. Если эти способности направить на благие цели, как многого могла бы достичь Анна О’Доннелл! Имея опыт ухода за разными женщинами, Либ знала, что самообладание важнее едва ли не любого другого таланта.

Либ прислушивалась к позвякиванию посуды и невнятным голосам, доносящимся с той стороны полуоткрытой двери. Даже если мать и не причастна к обману, она, по крайней мере, наслаждается всей этой суетой. И у входной двери стоит ящик с деньгами… Как там говорится в той старой пословице? «Дети – богатство бедняка». Имеется в виду богатство в метафорическом смысле, но иногда и в буквальном.

Анна переворачивала страницы, беззвучно шепча слова.

На кухне произошло какое-то движение. Либ высунула голову и увидела монахиню, которая снимала черный плащ. Она вежливо кивнула сестре Майкл.

– Вы преклоните вместе с нами колени, сестра? – спросила миссис О’Доннелл.

Монахиня пробормотала, что не хочет заставлять миссис Райт ждать.

– Ничего страшного, – вынуждена была сказать Либ.

Она вновь повернулась к Анне, которая стояла у нее за спиной – немного призрачная в ночной рубашке, – и Либ вздрогнула. В руке девочка держала нитку коричневых семян.

Анна проскользнула мимо Либ и встала коленями на земляной пол между родителями. Монахиня и горничная уже преклонили колена, и каждая сжимала маленький крестик на четках.

– Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого.

Пять голосов в унисон произносили слова молитвы.

Теперь Либ едва ли могла уйти, потому что глаза сестры Майкл были закрыты, а ее лицо, обрамленное громоздким головным убором, склонялось над сложенными руками. Никто не следил за Анной. Так что Либ вошла и села на табурет у стены, откуда ей хорошо было видно девочку.

Бессвязное бормотание перешло в «Отче наш», которую Либ помнила с юности.

– И остави нам долги наши, – тут все они в унисон ударили каждый себя в грудь, чем напугали Либ, – якоже и мы оставляем должникам нашим.

Либ подумала, что, может быть, теперь они встанут и пожелают друг другу спокойной ночи. Но нет, группа погрузилась в молитву «Аве Мария», потом следующую, и следующую. Это было нелепо. Неужели Либ застрянет здесь на весь вечер? Она заморгала, чтобы увлажнить утомленные глаза, но не сводила их с Анны и ее родителей, чьи широкие фигуры почти загораживали девочку. Чтобы передать кусок, хватило бы мимолетного встречного движения рук. Либ слегка прищурилась, удостоверившись, что ничто не коснулось красных губ Анны.