«моямаленькая…сладкаядевочка…идикомне…»

И я пошла. Подалась бедрами назад, позволяя заполнить себя до упора, когда мужчина поднялся и толкнулся в меня плотью. И плевать, что чужой, что вдовец, что не нужно. В этой общей лихорадке стало плевать на все. На боль, на слезы, на стыд, на завтрашний день. Лишь бы мужчина не останавливался, никогда.

– Нет-нет-нет, пожалуйста, еще, – даже попросила в испуге, когда внезапно замер.

Я бы подалась к нему, если бы между нами была хоть толика пространства. Вместо этого начала извиваться, царапая руки со вздувшимися венами, которые будто приросли ладонями к столешнице, пока те не схватили за горло, прогибая под себя. И он снова продолжил, в этот раз сильнее и безжалостнее, пока я не захлебнулась собственными стонами с пеной у рта…

Мне понадобилось несколько минут, чтобы вернуться к реальности. Приходилось собирать себя по кусочкам, буквально с пола. Стасу удалось это сделать быстрее – он поднялся и молча вышел из кухни. То и дело тишину начал разрезать детский возглас недовольства, поторапливая вернуться к чему-то важному. Без посторонней помощи пришлось потрудиться, чтобы встать на ноги, которые не желали выпрямляться и держать свою хозяйку. Да и руки сильно тряслись, пока я намешивала детскую смесь.

О произошедшем не хотелось даже думать. Казалось, сгорю заживо, если позволю себе это. Когда мне совершенно некогда. Из кухни как на автопилоте, почти ползком до детской. Наконец-то села, взяв Кроху на руки. А она посмотрела на меня своими чистыми, синими глазками, полными слез, и с удовольствием присосалась к бутылочке. Так странно – неужели у такой чудесной малышки может быть такой чудовищный отец? Выйдя из ванной, он прошел мимо, на улицу. Заглянул лишь на обратном пути. Но и то так же молча немного постоял в коридоре, опаляя меня каким-то обжигающим взглядом, прежде чем отвернуться и подняться к себе наверх. И я даже была ему благодарна за это молчание. Меня вполне устроит, если он сделает вид, будто ничего не случилось. Даже знать не хочу, что он обо мне подумал.