– Вы не поняли, – шептал Викарий. – Он и есть ангел.

– Ш-ш-то-о? – чуть не взвизгнул Доктор. Его брови поднялись, он улыбнулся.

– А крылья?

– Вещь вполне естественная, вполне… Небольшое уклонение от нормы.

– Вы уверены, что эти крылья естественны?

– Все, что существует, дорогой мой, естественно. Неестественного в мире не бывает. Если бы я думал, что бывает, я бросил бы практику и постригся в монахи. Бывают, конечно, аномалии. И даже…

– Но то, как я на него набрел… – начал Викарий.

– Да, расскажите мне, где вы его подобрали? – сказал Доктор. Он уселся в прихожей на столике.

Викарий начал, помявшись – он не был искусным рассказчиком, – со слухов о большой странной птице. Говорил он неуклюжими фразами (он хорошо знал своего епископа и, имея всегда перед глазами этот устрашающий пример, избегал привносить в повседневную речь тот стиль, которым пользовался в своих проповедях), и через каждые его три-четыре фразы Доктор слегка кивал головой и всасывал уголки губ, как бы разделяя рассказ на этапы и отмечая, что пока все в нем шло так, как и должно было идти. «Самовнушение», – пробурчал он раз.

– Извините? – переспросил Викарий.

– Ничего, – сказал Доктор. – Уверяю вас, ничего. Продолжайте. Так что же дальше? Это все чрезвычайно интересно.

Викарий рассказал, как он взял ружье и пошел на охоту.

– После дневного завтрака, так вы сказали? – перебил Доктор.

– Сразу после завтрака, – подтвердил Викарий.

– Этого, вы сами знаете, вам делать не следовало. Но прошу вас, продолжайте рассказ.

Он дошел до того, как, поднявшись к калитке, увидел Ангела.

– Стоя на солнцепеке, – ввернул Доктор. – В тени было двадцать шесть.

Когда Викарий кончил, Доктор сжал губы еще плотней, чем раньше, чуть улыбнулся и многозначительно посмотрел Викарию в глаза.

– Вы не… не думаете, – начал Викарий, запинаясь.

Доктор покачал головой.

– Позвольте, – сказал он, взяв Викария за локоть.

– Вы выходите, – говорит он, – на полный желудок и в самую жару. На солнце уж, верно, выше тридцати. В вашем сознании, насколько оно наличествует, вихрятся мысли о чем-то крылатом. Я говорю «насколько наличествует», потому что большая часть вашей нервной энергии отлила книзу, на переваривание съеденного завтрака. Человек, валявшийся в орляке, встает перед вами, и вы палите, не целясь. Он кидается вверх по косогору… и тут оказывается… оказывается… что у него удвоение верхних конечностей, причем вторая их пара имеет некоторое сходство с крыльями. Конечно, это не более как совпадение. Ну, а радужные краски и прочее… Разве раньше у вас никогда не плавали перед глазами цветные пятна в яркий солнечный день?.. Вы уверены, что они были только на крыльях и больше нигде? Припомните.

– Но он и сам говорит, что он ангел! – возразил Викарий, выпучив круглые глазки и глубже засунув в карманы свои пухлые ручки.

– Эге! – произнес Доктор, сверля его глазами. – Так я и полагал. – Он умолк.

– А вы не думаете… – начал Викарий.

– Этот человек – имбецил, – сказал Доктор тихо и внушительно. – Им-бе-цил.

– Кто? – переспросил Викарий.

– Имбецил. Слабоумный. Вы не обратили внимания на женственность его лица? На его бессмысленный смешок? На его длинные волосы? И посмотрите, как он одет…

Рука Викария потянулась к подбородку.

– Это все признаки слабоумия, – сказал Доктор. – Многие дегенераты этого типа проявляют такую же склонность – присваивать себе какое-нибудь величественное наименование, намекающее на грозную силу. Один называет себя принцем Уэлльским, другой – архангелом Гавриилом, третий – самим Господом Богом. Ибсен мнит себя Великим Учителем, а Метерлинк – новым Шекспиром. Я недавно читал об этом – у Нордау. Несомненно, это странное, прирожденное уродство подсказало ему мысль…