К сожалению, не всегда я присутствовала в том актовом зале – может, многое интересное пропустила.

Согласно всесильным законам бюрократии, ИМЭМО не только беспрерывно расширялся, но и одновременно «делился», как амеба, – вернее, от него отпочковывались все новые и новые институты. Первым отпочковался Институт рабочего движения, вторым – Институт США и Канады, третьим, новым, стал Институт Европы, четвертым – Институт соцсистемы.

О секторе мужа и я могу сказать несколько слов. В нем, по-моему, с начала и до самой смерти работал Дональд Маклейн – английский лорд, ставший нашим разведчиком. Он перешел в ИМЭМО вслед за моим мужем из «Международной жизни». В Англии Маклейн делал прекрасную карьеру в их МИДе – и, соответственно, передавал Сталину военные секреты союзников.

Дональд Маклейн был в институте лучшим другом Д. Е. Для меня это фигура во многом непонятная, но, безусловно, трагическая. Рассказывать о нем больше не стану, так как сейчас история группы Филби, в которую входил Маклейн, очень подробно объяснена и рассказана в нашей печати.

Естественно, в секторе Д. Е. Дональд занимался Англией. Францией занимался Юрий Рубинский – тоже мощная личность, блестящий специалист и умнейший человек. В 1970-е Рубинского забрали в МИД, и он долгое время работал в советском посольстве во Франции.

Из других ведущих специалистов сектора Д. Е. Черкасов вспоминает еще Дашичева – друга моего мужа. Тот тоже был видный германист, знаток фашизма. К сожалению, его труды недооценены. В 1980-е он, по-моему, работал на ГРУ. Карьере Дашичева мешало то, что он был сыном начальника штаба, одного из наших первых маршалов, казненных в 1937 году Сталиным.

Еще Черкасов вспомнил из сотрудников мужа Инессу Михайловну Иванову – дочь крупного партийного вождя Родионова, расстрелянного по «Ленинградскому делу». Но Иванова не то в 1960-е, не то в 1970-е из института ушла.

И наконец, Германией – а точнее, ФРГ – занимался сам Д. Е.

Теперь начну цитировать П. Черкасова…

«До самой смерти – пишет П. Черкасов – он (Д. Е.) остается работником этого института. Из них 21 год возглавляет сектор международных политических проблем Европы, входит в ученый совет института, воспитывает множество учеников. ‹…› Трудно даже перечислить все, сделанное им в современной германистике и в европейских исследованиях за сорок лет неустанной работы. Два десятка книг и брошюр, многие десятки глав и статей, общий объем которых превышает 300 печатных листов».

Все это звучит для меня невразумительно. Особенно, когда Черкасов пишет о трехстах печатных листах книг, брошюр и многих десятках «глав и статей».

Львиную долю в этих трехстах листах занимали обязательные (плановые) разделы в плановых сборниках, которые Институт регулярно издавал. Муж писал их по принуждению, и они, в большинстве своем, представляли пустышки, переливание из пустого в порожнее. То были оснащенные цитатами из классиков марксизма-ленинизма и снабженные более-менее современными цифрами нудные рассуждения о «загнивании» капитализма-империализма в современной Западной Европе.

Конечно, я понимала, что Д. Е. вынужден был писать эти плановые работы, но не могла взять в толк, почему он не пишет, как многие тогда, в стол…

Только теперь, спустя много лет после смерти мужа, я осознала, как мучительно трудно было Д. Е. отстаивать свои взгляды в Институте и пытаться хоть как-то повлиять на внешнюю политику Советского Союза.

Цитирую снова П.Черкасова: «Первым из советских политологов-международников он начал изучать Федеративную Республику Германии с момента ее создания…» И далее: «В течение сорока лет, он (Д. Е.) отстаивал идею “единой германской нации”, отвергая сомнительную теорию “социалистической нации”, выдвинутую идеологами СЕПГ и подхваченную пропагандой КПСС. А для этого в те годы требовалось немалое мужество.