Да, случилось еще, что папа как-то раз ослушался маму и решился купить в подарок ценную вещь. В семидесятые годы, в самый расцвет эпохи дефицита, в провинции можно было отовариваться хорошими импортными вещами, например обувью, которая не пользовалась спросом у местного населения – дорого, да и некуда, в грязи утонешь. Так вот, папа отхватил чешские лакированные туфли-лодочки на тоненьких каблучках – красные, прекрасные-распрекрасные.

Он гордо поставил коробку с туфлями на кухонный стол и отошел подальше – полюбоваться на наше восторженное удивление. Его лицо сияло, мол, вот, мои дорогие девочки, какую вещь достал! Импортные лаковые туфельки, конечно, чудо! Несколько минут мама потрясенно взирала на лаковую красоту, не веря своим глазам. Придя в себя, подошла поближе, взяла одну «лодочку», покрутила в руках, посмотрела на подошву, разочарованно вздохнула и горько вернула туфлю в коробку. Затем медленно и печально вернулась на место: очевидно, впала в настоящий ступор. Помолчав, зловещим шепотом задала вопрос:

– Миша, а Миша… скажи, пожалуйста, кому ты ЭТО купил?

– Ну, кому-кому… кому больше подойдет. – Папа сразу напрягся, заподозрив что-то неладное. Лицо утратило победное сияние.

– Дело в том, Мишенька, – язвительно заметила мама, – что лично у меня сороковой размер ноги, а у нашей Ольки – тридцать шестой. И никому из нас никогда, ты слышишь, НИКОГДА не придется это надеть.

Наш папа, естественно, понятия не имел, какие размеры обуви мы с мамой носим, и решил купить нечто среднее, нейтральное.

– Самый ходовой – тридцать восьмой размер, – подсказали ему продавщицы.

– Может, у Оли нога еще вырастет?

– Она, Мишенька, уже давно выросла, хотя вполне вероятно, что лет через двадцать – тридцать ноги ее растопчутся, как у меня, и дорастут до искомого размера (тут я огорченно ойкнула), но тогда ей будет точно не до лаковых туфелек на шпильках, как мне сейчас…

Продавать в нашей семье никто никогда ничего не умел, так что несчастная дефицитная обувь долго томилась в своей коробке, пока мама не сообразила передать туфли своей портнихе Люське, та быстро нашла покупательницу, и деньги наконец вернулись в семью.

– Миша, не смей, слышишь, больше не смей ничего привозить из своих дурацких командировок! – еще долго не могла успокоиться мама. – Как я все это выдерживаю?!

Почему мама терпела, несмотря на промахи? Да просто папа был честным и порядочным человеком, очень хорошим человеком, пусть и ужасно непрактичным.

Как-то папу выбрали на работе в местком, и не просто в местком, а председателем. Начало девяностых годов… В стране уже не просто дефицит, а тотальный дефицит: все по талонам. Магазинные полки опустели. Целых пять лет товарищ Шляпин трудился на ниве утомительной общественной работы и за эти годы не принес домой ни одного талона.

– Хоть бы ковер какой захудалый купил в честь своей безупречной благотворительной деятельности, – сокрушалась мама, когда папа ушел на пенсию.

Я хотела ей напомнить, что она сама всю жизнь отучала папу от покупок, но благоразумно промолчала. С нашей мамой спорить бесполезно.

Зато в моей благодарной памяти навеки остались папино бескорыстие и скромность.

Славины родители отправились в Якутию за длинным рублем. Золотодобыча – вредное производство, климат тяжелый – девять месяцев зимы, – зато платят хорошо и даже талоны дают на молоко. Молоко в Славиной семье все уважают, так что талоны быстро заканчиваются, тогда мама выдает Славику рубль, и тот с удовольствием бежит через большую дорогу к тете Дусе, заведующей металлической бочкой на колесах с надписью: «Молоко».