– Нет, пожалуйста, не надо, папа. Мы договорились встретиться с Фиби, и вообще, ходить с отцом по территории школы – это не круто, – сказала Лидия.

– Не круто? Никогда не слышал подобной глупости!

Марк притворился, что слова дочери его задели.

– Вот увидишь, все еще будут завидовать, какой у тебя модный и клевый отец! – рассмеялся он над ее презрением.

– Боже мой, папа, пожалуйста, заткнись! Если бы ты был хоть чем-то одним из этого списка, то знал бы – так уже давно никто не говорит! Фу, вы с мамой такие противные, сначала обжимаетесь при всех, а потом ты еще пытаешься ко мне подлизываться; как мерзко! Почему мне так не повезло с родителями? Все, что мне нужно, – это обычные мама и папа, похожие на всех предков моих друзей, за которых мне не было бы стыдно! – делано скривилась Лидия.

Ее мать вмешалась:

– Да мы даже не «обжимались»…

Но ее слова унес ветер. Муж с дочерью скрылись за углом. До Кэтрин донеслись обрывки их смеха и отдельные кусочки слов. Обычная веселая болтовня. Женщина закусила губу.

Оставшись наедине и продолжая выполнять дела по дому, Кэтрин задумалась, каково это – работать в офисе или магазине или стоять у доски. Каково это – знать, что где-то тебя кто-то ждет. И каково это – быть тем, по кому все стали бы скучать, если бы в один прекрасный день он исчез.

Помня про цветок в своей руке, Кэтрин сжала ладонь со всей силы, и по ее пальцам потек розовый сок. Кэтрин насладилась нотками прекрасного аромата, которые источал сок. Бутон поник у нее на глазах. Подойдя к клумбе, над которой возвышались гордые собратья розы, она вырыла в земле ямку и закопала в нее цветок.

Вытерев руки о передник, Кэтрин вспомнила о белье. Она закрепила один уголок простыни, затем натянула другой ее конец и закрепила его еще одной деревянной прищепкой.

Эти прищепки, кажется, были с ней всю жизнь, с самого детства. Кэтрин не помнила точно, когда их заполучила, но знала, что ими пользовалась еще ее мать. Она могла ясно представить металлическую коробку, в которой они хранились, на крышке ее были нарисованы марширующие солдатики. Мать Кэтрин, в свою очередь, унаследовала эти прищепки от собственной матери. По какой-то причине Марк не заставил жену выбросить их; наверное, они казались ему мелочью, просто недостойной внимания.

Кэтрин уже потеряла счет тем новомодным пластиковым прищепкам, которые купила и сломала за годы их с Марком брака – часто они ломались даже раньше, чем она думала. А вот эти деревянные штучки с выпуклыми головками и точно рассчитанными сторонами служили женщине верой и правдой. Когда-нибудь Кэтрин передаст их Лидии. От мысли об этом ей стало смешно – Лидия бы точно устроила грандиозное шоу. Хотя однажды, когда она была совсем ребенком, ее дочь выбрала одну из прищепок, взяла большой черный фломастер и нарисовала на нем рожицу. Кэтрин назвала эту конкретную прищепку Пегги и до сих пор, глядя на нее каждый день, она умиленно улыбалась. Может быть, когда Лидия станет чуть старше, она посмотрит на все это совсем иначе; в конце концов, ее собственное мировоззрение за эти много лет изменилось уж очень сильно.

В первые пару дней своего замужества Кэтрин нравилось ощущать себя владелицей этих старых прищепок. Она часто застывала на месте, рассматривая белье, ими закрепленное; то самое, на котором спало уже третье поколение ее семьи, которое носили и которым пользовались. Она проводила пальцем по прищепке, гадая, держала ли та когда-то рабочую форму ее дедушки или мамину ночную рубашку.

Кэтрин нередко думала, радовались ли ее мать и бабушка зрелищу веревки с развешанным на ней свежевыстиранным бельем так сильно, как она сама. Женщине так сильно нравилось собирать белье в огромные охапки и вдыхать его свежий, сухой аромат. Складывать и разглаживать чистое белье было для Кэтрин настоящим удовольствием. Обязанность стирать и гладить представлялась ей признаком гармоничной семейной жизни.