– Добрый день, Юлий Борисович.

– Роберт Константинович? – округляет тот глаза. – А Эмилия…

– Ждет в машине. Только вы уверены, что ее можно выписывать?

– Более чем. Конечно, ей еще нужно лечиться, но это можно делать и дома. Я могу посоветовать медсестру и массажиста, но их услуги...

– Я оплачу, не проблема, – перебиваю нетерпеливо. На двенадцать у меня назначено подряд два совещания, а уже без пятнадцати. – Это все? Или будут еще какие-то пожелания?

– Нет. Ей положен отдых, отдых, и еще раз отдых. И еще нормальное питание, потому что, как я потом уже понял, – Орлов поджимает губы, – на еде Эмилия тоже экономила.

Да блядь! На здравом смысле она экономила. На здравом смысле!

От злости челюсти сводит так, что зубы не могу расцепить, чтоб ответить. Отрывисто киваю, мажу по Орлову разъяренным взглядом (хотя он-то в чем виноват?) и выхожу за дверь.

На крыльце закуриваю. Выдыхаю дым, поднимаю взгляд к затянутому тучами небу. И снова опускаю. На серой кирпичной стене предупреждающая табличка «курение запрещено». Плевать вроде бы. Мне никто и ничего не посмеет сказать. Но какого-то черта я выхожу из-под козырька под дождь, чтобы докурить там. Из-под козырька и из зоны собственного комфорта, в которой, если честно, для меня давно уж не существует каких-то правил. Раньше это казалось нормальным. Большая ответственность в одном предполагает больший простор для маневра в другом. Вот только ни хрена же непонятно, где та мера условности, на которую ориентироваться, чтобы не пойти совсем уж по беспределу. Прежде я ориентировался на себя. Собственное ощущение правильного. А теперь не могу отделаться от мысли, что потерял связь с реальностью. Занесло… Ой, занесло тебя, Воинов.

Над башкой распрямляется зонт.

– Промокнете, Роберт Константиныч.

Хмыкаю. Надо мной зонт, а сам под дождем. Ладно. Такая работа.

– Да я уже все. Пойдем.

Чертыхаясь, обхожу лужи. Ныряю в салон. К рыжей, что вжалась боком в противоположную дверь. В кармане телефон звонит.

– Роберт Константинович, у вас с Большаковым совещание.

– Сань, давай все переноси. У меня тут, – кошусь на Эмилию, – форсмажор. Есть куда подвинуть?

– Так ведь он уже десять минут как у нас в офисе.

– Черт. Тогда пусть с ним Алексей Дмитриевич встретится. Он в теме. Потом что?

– Горинов.

– Так, это ж правительственное. Ч-черт. Ладно. Туда постараюсь успеть. Остальное раскидай. – Отбив звонок помощника, бросаю ожидающему моего распоряжения водителю: – На Гранатовую, Степ. И давай, что ли, мигалку врубай. Весь день по одному месту.

– Я бы сама справилась, – шелестит Эмилия.

– Ага. Вижу.

Отворачивается, поджав дрожащие губы.

– Куда вы меня везете?

– Поживешь пока в моей городской квартире.

Вскидывается. Глазищи на пол-лица. Язык нервно по губам проходится. Что-то хочет сказать, но я не позволяю ей даже рта открыть.

– Избавь. Квартирой я практически не пользуюсь. Сам живу за городом. Потом найдем что-то более подходящее – съедешь. С работой и прочей херней ты завязываешь до полного выздоровления. Твои геройства никому не нужны. Расходы я возьму на себя. Все же косвенно я виноват в том, что ты в такой жопе. Оклемаешься – верну право голоса. С планом реабилитации ознакомишься, когда он будет составлен. Медперсонал я найму.

– Зачем медперсонал?!

– Уколы ставить…

– Я и сама могу.

– Там еще какие-то процедуры. – Опять отмахиваюсь. – Мне с этим поскорее покончить хочется.

– В первой половине дня у меня занятия.

– Какие в твоем состоянии занятия?

– От этого не откажусь. Что, вы зря целый курс оплатили?! – возмущается.

– Ты мои деньги не считай. Вот, кстати, – достаю карточку, которую год назад отобрал у Милки, когда та на шопинге в Милане за день скупила сумок на сто тридцать тыщ. Не деревянных, естественно.