Бланш изо всех сил вцепилась в ручки стула. Все, решено, она от своего не отступит. Надо только придумать, как подавить бунт Джейн в самом зародыше. Хорошо бы, допустим, заставить ее поверить, что она, Бланш, как раз против продажи дома, это Берт, несмотря на все ее возражения, настаивает… приводит финансовые резоны…

Бланш решительно тряхнула головой: точно, так и надо действовать. Стоит Джейн увериться, что сестра против, и она будет за. Или, по крайней мере, не поднимет скандал. Бланш посмотрела на кнопку вызова, рядом с ночным столиком, но тут же, сдвинув брови, повернула голову к открытой двери.

Джейн, застыв на месте, прислушивалась к этим отдаленным, щемящим сердце звукам, вплывающим в комнату. Глаза ее закрылись, она просто сидела как завороженная, и в какой-то момент по ее измученному телу пробежала слабая дрожь.

Она стояла посреди комнаты – не женщина, а чучело, укутанное в поношенное домашнее хлопчатобумажное платье с узором из сирени и нарциссов. На ногах – туфли из грубой красной кожи и бледно-розовые короткие носки. Выше них на ногах вздувались извилистые голубые вены побитой годами старухи. В крашеные вишнево-красные завитки волос был вплетен шелковый бант такой пронзительной голубизны, что в полумраке казалось, будто он излучает собственный свет.

Прижав ладони к лицу, словно в молитве, она придала ему притворно благостное выражение и заговорила речитативом:

– Теперь, когда я такая хорошая и делаю все, что мне велят…

А ее отражение в милосердно смягчающем черты огромном, во всю стену, зеркале напротив откликалось:

– Я мамин ангелок, а папа говорит, что я – чистое золото.

Комната изначально проектировалась как репетиционная для Бланш, где она читала сценарии и готовила песни и танцы для будущих фильмов. Бланш относилась к своему ремеслу серьезно, и эта комната была ее идеей.

После несчастного случая она, естественно, потеряла свое прежнее предназначение, и годами сюда никто не заходил. Деревянный пол оставался голым, небольшой рояль аккуратно пристроили в углу у окна, и на клавиши падал солнечный свет. В металлических канделябрах на стенах все еще виднелись плафоны – свечи с оранжевыми лампочками на конце, формой напоминающие колеблющееся пламя. А в зеркале отражался накопившийся за годы слой пыли, безмолвно опускающейся на пол.

Тем не менее Джейн нашла этой комнате применение. Она приходила сюда время от времени, чтобы оживить моменты своего детства, а также убежать от тяжелых разочарований набегающих лет. Нередко она заходила сюда в сумерках просто посидеть – не перед роялем, на единственным в комнате стуле, а на полу. Прищурившись, словно от яркого света, она неотступно вглядывалась в зеркало на противоположной стене, пока в его обманных глубинах не проступали те контуры прошлого, которые она искала. Чаще всего в такие моменты зеркало медленно превращалось в океан. А пол, на котором она сидела, скрестив ноги, как ребенок, играющий в свои детские игры, – в берег. Внезапно наступало лето. Время каникул. Слышался звук набегающей волны. А рядом был отец.

– Не сиди на солнце так долго, детка. Нельзя чтобы у нашей звездочки обгорела кожа!

Он стоял на крыльце дома и выглядел как всегда озабоченным – как бы с ней чего не случилось.

– Не подходи слишком близко к воде, Джени! Большой волной может смыть.

Это была ее любимая греза – океанское побережье. Бывало, она целый час могла просидеть на полу, просто вслушиваясь в шум набегающих волн и отцовский голос. Правда, в последнее время в прошлом обнаружилось и кое-что другое – то, что притягивало ее еще сильнее. Она отыскала старые альбомы с фотографиями, газетными вырезками, записями песен и стихов, которые Джени когда-то исполняла на сцене.