Странно.

– Я могу позвонить? Оса сказал, что здесь есть телефон. Даже два.

– Один есть точно. Ты хороший мальчик.

В голосе Фабриса не слышится прежнего энтузиазма. Что-то произошло за последние несколько минут, что-то неуловимо изменилось. Но что именно – я понять не в состоянии. Может быть, потом как-нибудь и удастся. А пока я снова оказываюсь в ковровой норе, которая ведет в нору поменьше, – именно там находится телефон. Он стоит на тумбе у полуоткрытого окна, за окном течет арык – тихое ворчание воды ни с чем спутать невозможно. А если к тому же внимательно вглядеться в щель верхнего ящика тумбы (что я и делаю), то можно увидеть… Не специальные кисточки Фабриса, нет, – сложенные полотенца, а еще ножницы, бритвы (не такие красивые, как та, из Сартарошхоны) и пару расчесок. Разговор с мамой длится не дольше обычного, и слышит она все то же, что слышит всегда: я дома, пообедал, читаю книжку. На этот раз – «Зверобой» Фенимора Купера.

Фабрис предпочитает Жюля Верна.

Об этом он сообщает мне, когда разговор с мамой закончен.

– Ты соврал.

– Нет. – Я пожимаю плечами. – Я читаю «Зверобой». Осталось страниц тридцать или около того.

– Ты соврал. Сказал, что ты сейчас дома.

– Вы тоже соврали.

– Я? – Стеклянные шарики вернулись снова, а один (самый большой) бьется и бьется в шею Фабриса, скачет то вверх, то вниз.

– Сказали, что Оса – ваш друг. А это неправда.

– Почему?

Потому что настоящий друг обязательно был бы в курсе, чем занимается Фабрис. Я – совершенно посторонний мальчишка – и то узнал об этом спустя пять минут после знакомства. Всего пять, а ведь у Осы было гораздо больше времени. А дурацкие истории про крокодиловую жилетку и погружение в воды Ла-Манша? И другие, где Фабрис представал то наркобароном, то человеком, которому вживили акульи жабры (была и такая телега, которую Оса как-то раз подогнал по сильной обкурке)? С одной стороны – «он дофига путешествовал, сс-сука», с другой – немного презрительное прозвище «Маймун». Оно, конечно, не самое обидное, но все же… И Оса напирал на Шварценеггера, а оказалось, что Фабрису намного интереснее их шахрисабзский Тамерлан.

Я не знаю, каким образом объясниться с Фабрисом так, чтобы это не выглядело наездом на Осу. Я молчу.

– Ну хорошо. – Фабрис смотрит на меня без тени улыбки. – Тогда, наверное, он твой друг?

– Нет.

– И без него полно друзей?

Нил Армстронг, Оцеола, пара галактик – они не забывают слать мне привет с фотографий из письменного стола.

И мама.

Жаль, что мама не может быть мне другом. Только мамой, которой приходится время от времени врать, чтобы она не волновалась. Не рассказывать того, о чем я думаю, – вдруг это испугает ее? Когда любишь – вечно переживаешь из-за пустяков, с мамой все происходит именно так. А папа слишком занят в своей обсерватории, он – главный технический специалист, и без него все, абсолютно все остановится. Ни один механизм не заработает – от самого юркого до самого неповоротливого. И звезды останутся без присмотра. Папа слишком занят, вот маме и приходится отдуваться за двоих. А в школе меня не очень-то любят. Не трогают особо, но и не любят. Так получилось, что я – единственный рус киши[12] в классе, может быть, не любят из-за этого?

– Я бы хотел быть твоим другом, – без всякого перехода говорит Фабрис.

– Так не бывает. Взрослые и дети не друзья.

– А кто?

– Просто взрослые. И просто дети.

– Разве дети не хотят побыстрее вырасти? Вот ты – не хочешь?

– Хочу.

– А взрослым иногда хотелось бы снова стать детьми. Поверь, я знаю, о чем говорю. Мы не так далеко друг от друга, как кажется.

Мы и вправду совсем близко: сидим на новеньких курпачах