– Так много не достанешь. – Теперь уже осведомленность проявляет сам Оса.

– И что делать?

– Сидеть на жопе ровно!

Произнеся это, мой новый покровитель смеется. А затем переключается на меня:

– А ты что скажешь?

– Не хочу я в Америку. Мне и здесь хорошо.

– Скоро будет плохо. Всем людям будет плохо, все с ума сойдут. Так биби[8] говорит. А еще она говорит, что ты – ангел.

Я не знаю, как реагировать на эти слова. В отличие от Улугмурода и Орзумурода – они бьют друг друга по плечам и толкают в бока. И хихикают. Наверное, мне тоже следовало бы улыбнуться, но я просто смотрю на Осу. А Оса смотрит на меня. Черты его лица то и дело теряются за клубами легкого дыма: все находящиеся в подвале курят анашу.

Кроме меня.

– Ну, чего? Дунешь, майда?

– Пусть сначала у мамочки разрешения попросит.

Так подначивают меня Орзумурод и Улугмурод – каждый по-своему и хихикая все громче: анаша веселит их. А Осу делает чрезмерно сентиментальным, отсюда и разговоры о биби и ангелах. Отсюда разговоры о деньгах и о счастливой наркобаронской жизни в Колумбии, тебе бы там понравилось, майда. Странно, что он все время обращается ко мне, представляя наш побег из Шахрисабза как дело решенное. При этом в рассказах Осы о счастливой заграничной жизни фигурируем только мы, братья остаются здесь, в Шахрисабзе, на пыльных подвальных коврах. Орзумурода и Улугмурода это не обижает; или они слышат совсем другие истории, заключенные в спичечном коробке с анашой.

– Что знаешь ты и не знаю я? – иногда спрашивает у меня Оса.

Рассказывать ему о галактиках – бесполезно. О полете и путешествиях во времени – не хочется, это только моя тайна. И потому я вежливо пожимаю плечами.

– Может, точно знаешь, когда я помру? Как Домулло?

Я пожимаю плечами еще вежливее. И вообще – веду себя с достоинством, мама бы гордилась таким сыном.

– А если я знаю что-то такое, чего не знаешь ты? – Оса все никак не может успокоиться. – Про тебя. Этого еще не случилось, но уже случилось. Думаешь, так не бывает?

– Бывает.

Оса подползает ко мне и крепко ухватывает пальцами за подбородок.

– Умный, да? Сам-то не боишься умереть?

Еще никто не разговаривал со мной о смерти, не сталкивал лбами меня и ее. Все мамины истории о родителях и остальных родственниках выглядят так, как будто они просто ушли. Оставили нас, осторожно прикрыв дверь за собой. Отстали от поезда, на котором мы едем куда-то. Но (какие же они все-таки чудесные люди!) дали телеграмму со станции: «С нами все хорошо! Доберемся следующим составом и будем на месте раньше вас. Не волнуйтесь!»

Вот никто и не волнуется.

Я тоже не выказываю никаких признаков волнения, хотя мне не нравятся пальцы Осы: они желтоватые, покрытые заусенцами и жесткие, как наждак. Между указательным и средним вытатуирована буква «С» – неаккуратная, расплывчатая.

– Не боишься, а? – снова переспрашивает Оса.

– Нет.

Я не вру. Нельзя же всерьез опасаться телеграммы. Синюшной буквы между пальцами, которая не в состоянии сама позаботиться о себе. Но даже если бы было что-то более страшное…

Это совсем не страшно.

Откуда я знаю это? Просто знаю, и все. Всегда знал. Как дурные слова, которые сейчас произнесет Оса. Он и произносит:

– Джаляб! Сс-сука!

– Навалять ему? – интересуется Улугмурод.

– Я тебе наваляю. Сам у меня будешь кровью харкать. – Процедив это, Оса вновь сосредоточивается на мне. – Мы друзья, майда. Ведь так?

Маленькая красноголовая птица – вот чьим другом мне хотелось быть. Я до сих пор вспоминаю о ней, а заодно – о полусгнивших мягких листьях, бледных корешках и таких же бледных насекомых. Если смерть – это поиски птицы с обязательным счастливым воссоединением в конце, я готов отправиться в путь немедленно. Осталось только придумать ей имя, чтобы окликнуть, когда мы встретимся.