– Сколько? – переспросил Купревич по-русски.

Девушка за прилавком улыбнулась и по-русски ответила:

– Семьдесят один шекель.

– В Израиле много наших, – сказала Лена. – Объясниться по-русски – не проблема.

– Позвольте, я заплачу, – Купревич достал бумажник. – Заодно проверим, принимают ли здесь мой «Америкэн экспресс».

– Принимаем, конечно, – вмешалась продавщица.

– Надеюсь, – пробормотал Купревич. – Хотя все может быть.

– Вы думаете… – обернулась к нему Лена.

– Не знаю, – угрюмо сказал он. – Возможно, здесь другие установки вай-фая. Другие пластиковые карты. Деньги… нет, вроде. Я без проблем обменял свои доллары на шекели.

– Пожалуйста, – девушка вернула ему кредитную карту и протянула чек. – Расписываться не нужно. Садитесь, вам все принесут.

Они не торопились возвращаться за столик. Лерман сидел, уставившись в экран, тыкал пальцами в клавиатуру.

– Я начинаю его бояться, – тихо произнес Купревич. – Совсем не тот человек, какого я знал.

– То есть, он…

– Нет, это Йосик, конечно. Но он стал другим. И знает физику гораздо лучше меня. Тем более – физику многомирий.

– Почему вы так решили? – возмутилась Лена.

– Терминология, статья в «Физикал ревю»… и вообще. Он заговорил о суперпозиции сразу, мне даже не пришлось объяснять, во что мы вляпались, извините за такое слово. Знаете, чем он сейчас занят? Если здешний вай-фай совместим с его интернетом, он проверяет, есть ли его статьи в здешнем варианте «Физикал ревю». Он умнее меня – мне не пришло в голову сделать аналогичную проверку.

– Но вы звонили в Штаты, и ваш друг…

– Да, но…

– Пожалуйста, Володя, – сказала Лена. – Никогда больше не говорите, что этот человек умнее вас. Мне он антипатичен.

– Спасибо, – пробормотал Купревич.

– Идемте, уже несут наш заказ.

Лерман не обратил на их возвращение никакого внимания. Придвинул к себе чашку с чаем, разорвал пакетики с сахаром, размешал, ложку уронил, она упала на пол, и никто не стал ее поднимать. Лена положила сахар себе и Купревичу, он бросил на нее благодарный взгляд, она кивнула, улыбнулась, и ему стало хорошо. Он мелкими глотками пил кофе, смотрел на Лену и видел, что ей нравится, когда он на нее смотрит. Они были здесь вдвоем, а Лерман – отдельно. Они существовали в общей для них реальности, а Лерман – в другой, и как это могло быть возможно физически, Купревича не интересовало.

Лерман поднял голову от компьютера, с удивлением посмотрел на свою уже пустую чашку и с интересом – на чашку Купревича, к которой тот не притронулся. Лену он игнорировал.

– Ну? – нетерпеливо спросил Купревич.

– Ложки гну, – буркнул Лерман, и Купревич сразу вспомнил прежнего Иоську. Тот терпеть не мог, когда кто-нибудь нукал и всегда встревал с фразой про гнутые ложки.

– Суперпозиция, конечно, не полная, полной и ожидать невозможно при таком большом числе взаимодействующих элементов, и к тому же… – заговорил Лерман, продолжая смотреть не на Купревича, а на его чашку. Тот сделал рукой приглашающий жест, и Лерман немедленно попробовал чужой кофе, поморщился и продолжил фразу с того места, на котором остановился: – К тому же, в нашей индивидуальной памяти в связи с возникшей интерференцией не могли не произойти обратимые изменения, что тоже не может не накладывать свои особенности на оценку состояния системы.

Лерман и раньше злоупотреблял двойными отрицаниями, даже закон всемирного тяготения он как-то сформулировал, удивив экзаменатора: «Сила, с которой тела не могут не притягиваться друг к другу, пропорциональна…» А потом настаивал, что такое определение правильнее, поскольку двойное отрицание усиливает утверждение.