– Вильгельм, Аланд мне запретил вчера, а я полез, сбили меня – прямо по сердцу. Теперь оно то трепещет, то останавливается, когда захочет. Меня вчера предупредили все: и Аланд, и Абель, и даже в там мне давали возможность убраться, я не захотел, я хотел, чтобы меня убило. А сегодня я встретил её. Аланд сказал, что глаза бы закрыл на мои любовные подвиги, но после вчерашнего у меня нет такого права, я сам себе создал проблемы – и не надо их перекладывать на нее.

– Расстегни китель, покажи грудь.

– Два маленьких пятнышка, ничего интересного. Вчера я не хотел жить, а сегодня могу хотеть сколько угодно.

– Покажи.

Вебер показал отметины на груди, Кох покачал головой.

– Да, Вебер, наворотил ты дел. Что ж тебе вчера так жить разонравилось?

– Мне давно разонравилось. С тех пор как Фердинанд меня выставил дураком – ни Карл, ни Гейнц простить мне не могут. То есть, конечно, они как бы не сердятся на меня, но в класс единоборств я в последнее время старался не приходить. Они меня так и зовут мэтром единоборств, конечно, им смешно, что такой сопляк, как я, преподает в академии. А что я могу сделать? Я не просился, сто лет она была мне не нужна – эта академия, меня никто не спрашивал. Гейнц сколько лет тренируется, и сейчас он не торчит в академии, как я, целыми днями. Из классов музыки меня выгнали – говорят, устал, переутомился, иди поспи. Абель и Аланд так решили. Отовсюду меня вытолкали, Вильгельм. Я терпел, но вчера словно что-то сломалось. Гейнц пришел, а я чувствую, что больше не могу, не хочу все это слушать, не могу делать вид, будто мне все равно. Мне так стало плохо, сам бы себя разорвал. Я и решил – не стреляться же, пусть там меня и прикончат быстро и надежно, и вроде как не самоубийство.

– Это хуже самоубийства, Вебер, и расхлебывать тебе долго, но придется. Сейчас Фердинанд приедет, я спрошу у него, что они решили.

– Ты что, Вильгельм? Если они узнают, что я тебе жаловался… Ты к Аланду не опоздаешь?

– С Аландом мы договоримся. Плохо, что я выпал из ситуации. С виду у тебя все было хорошо, сказал бы мне, я бы Карла с Гейнцем давно на место поставил. Зачем ты терпел?

– Если бы я не знал, что они правы…

– В чем?

– В том, что не мне преподавать. Гейнца Аланд сегодня прислал, после того как Гаусгоффер позвонил и сказал, что у меня была остановка сердца, Гейнц так хорошо вел занятие. Вильгельм, я не могу без Корпуса, я ждал, что все успокоятся, но ничего не меняется, я устал сидеть, как прокаженный в своем лепрозории. Видеть не могу свою комнату, боюсь – когда ко мне кто-то подходит, чувствую, что я улыбку приклеиваю, мне врут, и я вру. Когда из класса музыки выставили, у себя сидел играл, потом чувствую, что не могу, чем больше я пытаюсь делать вид, что это можно терпеть, тем меня глубже затягивает в омут, мне не выбраться, Вильгельм, пойми, я пытался, но вижу, что это ни к чему не приводит. Аланд посмотрел, как я завалился, и дальше пошел, это о многом говорит.

– Он вернулся, привел тебя в чувство, потом ушел.

– Ты не можешь этого знать.

– Я Аланда знаю, и знаю, как он к тебе относится.

– Когда я очнулся, он у крыльца был, я ненадолго выключился.

– Ты этого не знаешь, если ты выключился. Не говори о нём так, он о тебе только и думает, о тебе да о Фердинанде.

– Фердинанд как не в Корпусе, его все время нет.

– У него много работы, никуда он не делся.

– Я его перестал понимать, а ведь он был для меня всё.

– Всё для тебя – ты сам и Аланд, и ни на себя, ни на Аланда – не возводи напраслины. Аланд тебя больше всех любит.

– Он не может меня любить больше всех, я знаю, кто ему всех дороже.