Вебер сел, несмотря на то, что Гаусгоффер пытался его удержать.

– Что за шрамы у тебя по всему телу? Что за дыры на сердце? Что с тобой там делают?

Вебер удивленно смотрел на Гаусгоффера.

– Господин генерал, меня взяли в Корпус разбитым куском мяса и собрали по частям, меня вылечил Аланд, это старые шрамы.

– Да, господин генерал, – подтвердил Клеменс, – это старые рубцы, хоть и не понимаю, Вебер, как тебя могли собрать после этого, хватило бы на десяток надежных трупов.

– Я быстро восстанавливаюсь, завтра…

– Никакого завтра, Вебер. Ты не понимаешь, что ты только что был мертв?

– Думаю, обморок.

Вебер прислушался к себе, опять частило, но сносно.

– Лежи, пусть кто-нибудь из ваших приедет тебя заберет, я позвоню Аланду.

– Вебер, тебе бы, и правда, сейчас за руль не садиться, – сказал Клеменс.

– Я аккуратно, сюда же я приехал и три часа читал лекции, все было в порядке.

Веберу удалось уйти, он отъехал, но в Корпус возвращаться не хотелось. Остановил машину у незнакомого парка, положил голову на руль, тело казалось чужим и онемевшим. Натворил он дел. Сейчас Гаусгоффер сцепится с Аландом, потом вообще хоть на глаза никому не показывайся. Аланд бы не пустил его сегодня, это понятно, раз уж он даже разминку ему заменил на восстановительную гимнастику, наверное, Вебер на ней и продержался четыре часа.

Если бы у него был угол, куда можно от всех забиться, сейчас он бы так и сделал. Неделю бы отлежался, восстановился, пока не занервничал, всё было хорошо, а теперь он обречен только и делать, что нервничать, он никому не может смотреть в глаза, барахтается, как в трясине, и чем больше пытается выбраться, тем глубже его затягивает. Замереть и не шевелиться.

Гаусгоффер – добрый старик, что ему за дело до Вебера? Лучше бы ему не было дела, сердце готово и ему служить верой и правдой за одно доброе слово. У Гаусгоффера иллюзии насчет Вебера, а в Корпусе насчет Вебера иллюзий нет ни у кого, главное, и у него самого их не осталось. Если он не последнее ничтожество, нужно вернуться в Корпус, принять всё, что ему по заслугам полагается, и остановиться, пока он еще чего-нибудь не натворил. Даже мысли выводят его из равновесия, дыхание забирает от беспричинного страха.

Сейчас он вернется в Корпус, только немного походит, подышит и настроится на разрешение ситуации. Вебер вышел из машины, увидел в парке скамейку. Интересно, этот парк принадлежит частному дому или дом сам по себе, а парк сам по себе? Вебер облокотился о машину, опустил голову, стараясь справиться с туманом в глазах.

– Вам плохо? – Вебер услышал возле себя голос.

Обернулся, и тело его само выпрямилось, словно он сделался выше ростом. Рядом с ним стояла девушка, смотрела на него с искренним испугом. Вебер смотрел в ее глаза под бархатными, чуть поломанными в середине, линиями бровей. Удивительные глаза. Удивительное лицо. Удивительная близость этого удивительного лица. Разве он что-то мог ей ответить? Но и отвести взор от неё он тоже не мог. Она смутилась, отвернулась, отошла.

– Коля! Ему плохо.

К Веберу подошел человек с веселыми карими глазами, лицо обрамляет бородка, мягкая, чуть вьющаяся, воздушная. Глаза хорошие, умные. Только из-за него отодвинулась на второй план она. Вебер затосковал, стоило ей отступить. Словно он знал уже её тонкую кожу наощупь, знал пьянящий аромат волос этого существа. Вебер уронил руки.

– Вам плохо? – вопрос повторился.

Кареглазому лет тридцать, не больше, наверное, это его жена, а это их дом. Они вернулись домой, а у дома непонятно чья машина, и на машине висит черт знает кто унылого вида.