Вхожу, смотрю, барин лежит на полу, как видели. Тут я, известное дело, страшно испужался, чуть не обронил самовар, крикнул. Вслед за тем сейчас же прибежал Филипп, далее француженка, Авдотья Николаевна; Филька махнул оповестить и в кухню; сбежался народ. Антонина Васильевна пришли уже опосля.

– Кто же, вы думаете, убил Валериана Константиновича?

– Поистине, – отвечал старик, – знать не знаю, ведать не ведаю. Не хочу на душу греха брать. Не было у него никаких таких врагов. Покойник были, царство ему небесное, характера вспыльчивого, но добрые, сущий ангел. Один только и был за ними грех – до прекрасного пола очень неравнодушны. Да и как посторонний к нам заберется? Двери вчера на ночь я запер, хоть очистительную присягу приму, и парадный, и черный ход. Притом Филька хоть и спит крепко, а все бы услышал, если б двери ломали, замки же целы; к черному ходу – девичья, и все девки налицо; ночью, говорят, не вставали. Сказать бы, какая уходила за чем-либо другим, так попросила бы запереть за собою подругу. К тому же их на этот счет у нас нестрого держат, барыня добрая: попросись только с вечера и иди себе.

– Но разве из домашних никто не мог убить?

– Из домашних? Кто же? Не я же и не Филька? А то сами посудите: бабы… куда им!

– А что вы думаете о француженке?

– Это справедливо: точно, она, должно быть, первая увидела.

– В таком случае она входила в комнату к Валериану Константиновичу. Зачем же?

Вопрос мой смутил камердинера. Он переступил с ноги на ногу и тихо проговорил:

– Секретные дела были. Валериан Константинович хотя и разлюбил ее, да она все хаживала.

– Вы говорите, что барин ваш разлюбил ее?

Прокофьич кивнул головою.

– Не ревновала ли она его к кому-нибудь?

– Ни к кому. Была у ней ревность, да прошла: года четыре или пять назад, когда барин ухаживал за Авдотьей Николаевной.

Что ни вопрос мой, то семейная жизнь Верховского разоблачалась все более и более передо мною, становясь вместе с тем все запутаннее и грязнее.

– Теперь Валериан Константинович вновь сошелся с Кардамоновой? – предложил я новый вопрос, желая катехитическим путем[12] добраться какой-нибудь сути.

– Нет. С француженкой была у них любовь, а с этой, почитай, и не было. Так, с недельку занимались они ею, а далее поступила француженка, и бросили вовсе.

– Как же Авдотья Николаевна?

– Ничего себе.

– Барыня не ревновала?

– Нет. Допрежь огорчались, а потом махнули рукой, с тех пор как родился у Валериана Константиновича на стороне ребенок. Этому лет двадцать с лишним будет. Видят, что ничего не поделают.

– Где же вчера был барин? Доктор нашел, что он с вечера был, должно быть, выпивши.

– Были-с. Утром они уезжали к полковнику Филофею Дмитриевичу Кавеляеву, на именины. Там они пробыли до шести часов вечера и возвратились хмельны; но спать не легли, а только переоделись и опять поехали было из дому, сказав барыне, что едут по делу. И поехали: должно быть, ездили они к своей чухонке[13], да не застали ее дома, выпили с досады еще и возвратились домой злющий-презлющий. Часа полтора-два ездили – не более, потому не успел я сходить на кухню да в лавочку за табаком, как они тут как тут.

– Про какую чухонку вы говорите? Вы знаете ее адрес и кто она?

– Знаю. Мудрено прозывается: Бэта Крестьяновна; живет в Басковом переулке. Раза два отвозил я ей деньги. Непутящая! Познакомился с нею Валериан Константинович у Дорота[14] и с тех пор стал ездить. Понравилась она ему лучше француженки.

– Ну последняя и ревновала?

– Может быть, и ревновала бы, да вряд ли ей это было известно.

– Приехавши, Валериан Константинович позвал вас к себе?