Гуляла, вспоминала, как не боялась плавать, хотя все пугали, а пацаны с округи ныряли и говорили, показывая на меня, вот тетя дает.

Ничего не боялась.

Гуляла недавно, и очень красиво там было. Деревья еще без листьев, без листьев они самые красивые, очень красивые со своими кровеносными системами, ветвями-ветками, спутанными волосами… Ничего красивее нет, чем голые деревья, без всяких там клейких листочков. Совершенство само. Япония.

Снег еще лежал, темнело, а в предыдущем нашем доме, который тоже был напротив этого парка, окна горели в нашей бывшей квартире. А я десять лет туда не могла смотреть, и когда мимо проезжала, то голову отворачивала, всегда отворачивала, боялась, что мужа там не увижу, всегда видела его спину у окна на кухне, он любил там сидеть, курить, читать. Когда живой был.

И вдруг впервые решилась и посмотрела на то окно.

Давно другие люди на нашей кухне. Чужие. Стеклопакеты. У нас их не было тогда… Какие-то дети мелькают, не мои. Муж чужой. И его жена. Не я. Балкон застеклили.

Долго и спокойно вглядывалась, спокойно думая, что давно у меня просто другая жизнь, сто пятая, и я когда-то ничего не боялась и плавала в запрещенной луже, а потом боялась только на эти окна смотреть, а теперь и этого не боюсь.

Ночью резко потеплело и стало душно. Я открыла окно, но все равно не могла уснуть, совсем не спала, ворочалась.

А утром встала рано на работу.

Вышла в тихий воскресный двор и ослепла от белого цвета. Всю ночь, значит, шел снег. Понятно, почему не спалось. Уже давно я не могу уснуть, когда ночью идет снег. Наверное, кто-то – кто? – как бы толкает меня специально, чтобы я не проспала эти мгновения.

Кто так нарисует? Никто. Быть может, лучше, но не так.

Долгие часы шел снег, всю ночь.

А утром снег очень белый, высокий и рыхлый, и осторожно ставишь ногу, потому что под такой красотой почти всегда опасность – лед или ямы. Как под любой красотой.

Но сегодня я шла по следу и не боялась.

След проложила утренняя собака, она пробежала как раз по той тропинке, которая ведет к моей остановке. И я шла точно по ее маленьким круглым следам, как по следам ангела-хранителя, если бы он мог летать по глубокому снегу.

Иногда я ухожу от своих парикмахеров.

Ухожу и больше никогда к ним не возвращаюсь. Даже если они непревзойденные мастера своего дела, но, привыкнув, начинают хамить или трещать над головой.

Я люблю тишину, а они, многие, нет.

И тогда я нахожу новых непревзойденных. Например, Свету.

Света деликатная и хорошо стрижет, все время молчала, и я была счастлива.

Работает она во «Французском салоне», который находится на раздолбанной улице Красногвардейского района, зимой там нет ни одного фонаря и ноги западают под разрытый асфальт и там и остаются.

В общем, именно на такой улочке и должен находиться французский салон и другой прованс.

Но сегодня Света вдруг разговорилась не на шутку, сыпала рассказами про дураков-учеников из ее школы парикмахеров, у нее школа своя есть.

Пока она что-то рассказывала самой себе, было еще ничего. Но когда я услышала: ты со своего аула приехал и думаешь, что ты здесь город покоришь, а сам по-русски еле говоришь и не знаешь, кто такой Ван Гог, я очнулась. Вернее, во мне проснулся мой земляк Алишер Усманов, и я таким же нехорошим спокойным голосом пахана спросила у Светы: «А зачем мальчику из аула, который будет стричь наши русые головки, знать про Ван Гога?»

Света замешкалась, остановила движения ножниц, подумала и сказала: «Он должен знать про Ван Гога. Должен! Потому что у Ван Гога был ужасный парикмахер, который даже отрезал ему ухо. И я не хочу, чтобы мой ученик тоже стал таким».