С западниками тоже все понятно, хотя, к чести многих из них, можно ответить, что их творчество было своего рода выдающимся вкладом в европейскую культуру. Будем честными: вся русская культура, которой мы привыкли гордиться, которая признана как мировая культура, – это XIX век, это эффект (со столетним запозданием) того, освобождения дворянства, это эффект петровского проекта.

Пушкин же придерживался некоей третьей линии. Во-первых, он не считал прежнюю российскую историю бессмысленной, как западники. Но он и не считал возможным вернуться в допетровские времена, потому что, де, петровский, европейский, проект оказался неудачным.

По Пушкину, петровский проект оказался выполненным и перевыполненным: Петр хотел, чтобы Россия стала первой в Европе – она ею стала, ведь Европа представляла из себя только балы, салоны, развлечения и милитаризм, получивший законченное выражение у Фридриха Прусского и Наполеона. Что касается лозунгов «Свобода, равенство и братство», столь пленительных когда-то, весь мир имел возможность увидеть, чем это закончилось. Вершина европейской культуры – немецкая классическая философия, которая, в свою очередь, достигла кульминации в Гегеле, его устами же заявила, что Наполеон – это воплощение абсолютного духа на Земле, и дальнейшая история человечества вообще закончена.

Но Россия-то победила Наполеона! Россия победила высшее порождение Европы! Победила саму Европу в ее высшем проявлении! Победила того, кого вся Европа считала гением и кому поклонилась! Что это должно означать?

Это означает, что мы не должны следовать за европейским духом не потому, что мы «другие», или не потому что этот европейский дух такой великий и нам за ним не угнаться, а потому что мы попросту… превзошли его. Проект Петра закончен не в связи с неудачей, а в связи с его исчерпанностью. Мы превзошли Европу не потому, что стали просвещеннее или свободнее ее, просто она сама себя исчерпала, не дождавшись, пока Россия ее превзойдет.

Уже ранний Пушкин в поэме «Граф Нулин» высмеял Европу. По сюжету этот «европеец» Нулин (говорящая фамилия) останавливается проездом в доме у русской дворянки. Он снисходительно рассказывает о парижских модах и даже льстит хозяйке, что она де не очень отстала от Парижа. Ночью граф вообразил, будто настолько покорил провинциалку, что вправе рассчитывать на что-то большее, но был с позором изгнан из чужой спальни.

В то же время Пушкин в образе хозяйки показывает не просто жену, верную «традиционному и патриархальному мужу», нет: женщина изменяет, но с неким молодым Лидиным, образ которого совершенно не ясен. Но это очевидно не западник Нулин и не славянофил – муж.

В образе хозяйки читается сама Россия, которая соблазняет Европу кажущейся доступностью и якобы устремленностью к ней. Но на самом деле она идет за другим, причем не за своим старым, а за чем-то молодым, новым, неведомым, смеющимся…

Стремиться за Европой, по Пушкину, теперь бессмысленно просто потому, что Европа уже кончилась, осталась в прошлом. Она умирает, катится в бездну, зачем же бежать за ней или впереди нее?…

Россия как бы осталась одна в чистом поле, без поводыря и идеала впереди, с невозможностью вернуться. Ей нужно было породить свою миссию из себя самой, без оглядки на свое прошлое, без оглядки по сторонам. Ей нужно было решиться стать самостоятельной, взрослой. Ей нужно было сделать шаг, который бы выделил ее из всех, и благодаря которому уже другие пошли бы за ней как за лидером.

Геополитические предпосылки были налицо. В это время и так в мире без согласия России «ни одна пушка не стреляла». Оставалось решить только духовно-творческую задачу.