«Слишком много мясников», – сказала себе миссис Норидж.

Первый: Джейкоб Кармоди, зверски зарезанный в собственном доме. Второй: Кевин Брукс, чья торговля стала приходить в упадок с появлением конкурента. Наконец, третий – некий Ржавый Руди, по всей видимости, вор и пройдоха.

Утром следующего дня гувернантка отправилась на рынок.

Сюда по пятницам свозили свой товар зеленщики, мясники и бакалейщики; торговцы рыбой вываливали серебристый улов; в молочных рядах наперебой предлагали сыры и кружки с молоком. Над рынком были натянуты тугие полотнища, защищавшие от дождя и солнца. Однако осы, пчелы и мухи беспрепятственно летали от прилавка к прилавку, точно придирчивые покупатели.

Миссис Норидж не заинтересовали ни кочаны капусты, ни репа, ни бобы. Не обращая внимания на призывы торговцев, она прошла к мясным рядам.

Ржавого Руди гувернантка заметила издалека. Шевелюра его сияла подобно солнцу. Приблизившись, Норидж остановилась возле прилавка, украшенного печальной коровьей головой.

Руди был невысок ростом и очень широк в плечах. Его некрасивое веснушчатое лицо при виде покупательницы просияло улыбкой.

По просьбе гувернантки Руди отрубил для нее лопатку и тщательно завернул в листья крапивы. Опустив мясо на дно корзинки, миссис Норидж протянула Рыжему деньги.

– Можете оставить сдачу себе, если расскажете, за что вас выгнал Джейкоб Кармоди.

По лицу мясника пробежала тень.

– А вам-то что за дело? – хрипловато спросил он.

– Хочу понять, что он был за человек.

Некоторое время Руди, сощурившись, рассматривал гувернантку. И вдруг ухмыльнулся:

– Какой человек? Платил исправно – значит, хороший. Верно я говорю?

– Зачем же вы обокрали хорошего человека? – спокойно спросила миссис Норидж.

– Подождите, мэм…

Руди продал мясо кухарке Олсоппов и вернулся к гувернантке.

– Зла Кармоди мне не делал, – задумчиво сказал он. – А только рядом с ним мне было тошно. Он же словечка в простоте не говорил. То наставлял, то поучал… Я однажды был не в духе и огрызнулся. Сказал, что коли хотел бы послушать проповедь, так пошел бы в церковь.

– И что Кармоди?

– Да ничего. Только улыбнулся эдак понимающе, словно он сам Иисус, а я – заблудшая овца, и говорит: «Приятны перед Господом пути праведных; чрез них и враги делаются друзьями». И ушел. Мне словно в рожу плюнули. Но платил-то он хорошо…

Лицо мясника на мгновение отразило страдания выбора, некогда разрывавшие его душу.

– Дай он вам повод, вы ушли бы от него раньше, – подсказала гувернантка.

– Ваша правда! Только повода он не давал. Я себе говорил: «Руди, ты знай делай свое дело да поменьше слушай его. Что тебе до хозяина!» А тоска-то давит, будто змея… Но тут нечистый подбил меня на грех. На ухо шепнул: мол, утащи, Руди, свежую печенку, что так славно поблескивает, будто маслом облитая, и отдай своей хозяйке, чтобы подала к ужину с тушеной картошкой.

Мясник замолчал, потирая нос.

– Тушеная картошка многих праведников вогнала в искушение, – серьезно заметила миссис Норидж.

Руди исподлобья уставился на нее.

– Вам-то смешно… Ну, видать Господу и правда был приятен Кармоди, а не я, потому как стоило мне сунуть печенку за пазуху, как меня сцапали за руку. Хозяин выставил меня быстрее, чем я успел сказать «виновен». В тот вечер я напился до чертиков. Но душа у меня все равно пела.

– Кармоди что-нибудь сказал вам напоследок? – поинтересовалась гувернантка.

– А как же! Будь он со мной один на один, может, и смолчал бы. Но вокруг собрался народ. Не мог Кармоди упустить такого случая. Протянул он руку ко мне и голосит: «Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха; а кто сознается и оставляет их, тот будет помилован!» А чего сознаваться-то, когда вот он я, а вот она печенка? По его словам выходило, что вроде как я и до этого подворовывал. Да только это вранье. Ну, я не в обиде за то, что Кармоди малость покрасовался за мой счет. Как ни крути, печенку я и впрямь пытался украсть.