– Господин Кацор ведь сам был…

– Его родители приехали из Йемена, вы правы, но Шай был человеком очень западным. Он пять лет провел в Штатах… Нет, господин комиссар, я не могу себе представить, чтобы Шай мог сам… особенно при сложившихся обстоятельствах… Глупости.

– Но если никто не касался его чашки, только сам господин Кацор мог положить в нее яд так, чтобы вы не обратили на это внимание. Например, с сахаром.

– Шай терпеть не мог сахара. Он пил чистый кофе – без сахара, без молока, без лимона. К тому же, он не очень любил кофе по-турецки. Обычно он кофе смаковал – пил маленькими глоточками. А сегодня просто налил и выпил.

– Спасибо, – сказал Бутлер с сомнением в голосе. – Вы можете подождать в нижней гостиной?

***

Нахман Астлунг руководил в фирме отделом маркетинга. Ранняя седина и густая нечесаная шевелюра делала его похожим на Эйнштейна. Впрочем, сходство этим и ограничивалось. У Астлунга были восточные черты лица, да и ум был, хотя и быстрым, но скорее поверхностным.

Астлунг подтвердил показания Офера. Каждый налил себе кофе, взяв со столика чашку. Сам Астлунг ни на ниг не задумался, почему взял эту чашку, а не другую. И если в одной из них уже был яд… Хотя, как мог оказаться яд в пустой чашке?

– О! – сказал Астлунг, округлив глаза. – Получается, что умереть мог любой из нас! Тот, кто случайно…

– Не нужно строить гипотез, – прервал комиссар рассуждения свидетеля. – Скажите мне, в каких вы были отношениях с господином Кацором?

– В нормальных. Спорили. Бывало – на высоких тонах. Как все.

– Он действительно сказал сегодня, что покидает фирму?

– Это, конечно, удар, мы его все уговаривали. Я так и не понял причину. По-моему, до завтра он бы передумал.

– Скажите, а раньше… Кому-нибудь из вас могло придти в голову, что Кацор предаст?

– Вы называете это предательством?

– Мне показалось, господин Офер именно так оценивает поступок Кацора.

– Каждый думает о своей карьере, это естественно, хотя для коллег может быть ударом. Момент, конечно, катастрофически неудобный… Впрочем, можно это назвать и предательством. Вы думаете – это повод для убийства? Кошмар!

Взгляд Астлунга неожиданно застыл – видимо, ему опять представилась эта картина: Кацор, роняющий чашку и падающий лицом вниз…

– Извините, – пробормотал Астлунг. – Может, это все-таки сердечный приступ? Недавно умерла журналистка, двадцать два года, прямо во время телерепортажа… Секунда – и нет человека. Это кошмар, но так бывает…

– У Далии Нахшон был рак, – напомнил Бутлер. – Может, вам что-то известно о болезни господина Кацора?

– Нет, Шай был здоров как… в общем, совершенно здоров. Но ведь, бывает, умирают и совершенно здоровые люди. Помните футболиста из «Ха-поэля»… ну, такая восточная фамилия…

– Экспертиза покажет точно, от чего умер Кацор, – прервал Бутлер рассуждения Астлунга. – Не будем фантазировать.

***

Разговор с Кудрином и Полански не дал ничего нового. День клонился к закату, гостиную насквозь пронзили оранжевые лучи, и пришлось приспустить шторы. Кудрин, господин пятидесяти лет, дышавший, как лев после пробежки по пустыне, нервничал так, что Бутлеру пришлось его отпустить, задав несколько общих вопросов. Полански держался спокойно, ответы обдумывал и не произнес ни одного не только лишнего, но даже сколько-нибудь существенного слова. Оба – Кудрин и Полански – отвечали в фирме за стратегические разработки и потому в большей степени, чем Офер или Астлунг, были недовольны поступком Кацора. Могло ли это стать поводом для убийства?

Комиссар внимательно присматривался к обоим свидетелям. Они были ему неприятны, и он не мог сразу объяснить себе причину. Потом понял: ни Полански, ни Кудрин не считали происшедшее трагедией. Ну, был человек. Ну, не стало человека. Переживем. А вечером по телевидению футбол, и у дорогого племянника день рождения, куда не нужно опаздывать… От полиции одни неприятности.