Рид потрогал загорелую полоску кожи у себя на запястье – единственное место на левой руке, свободное от татуировок. В мире, не знающем письменности, мире, где единственным свидетельством существования человека является его смертное тело да оставленные им плоды трудов его, вы делаете все возможное, чтобы убедить себя в том, что жизнь ваша имеет хоть какой-то смысл и хоть какую-то значимость.

Но придет день, и вместе с телом капитана уйдут в небытие и его татуировки: образы рогатых китов, красивейших женщин, исчезающих островов. И ничего не останется, кроме легенд о его деяниях и подвигах.

Рид посмотрел на свой корабль. Внешне все выглядело так, словно команда занимается делом: люди драят палубу, щиплют паклю. Но глаза их то и дело останавливаются на мостике. Харисон, Хорс, Микс. Моряки, которые остаются с ним все пять лет после… после того, что случилось. Мужчины и женщины, чья жизнь зависит от него и будет зависеть – даже после того, как они уйдут.

– Я предложил, – сказал Даймарион. – Решайте.

На верхней палубе, у поручней, слыша каждое произнесенное капитанами слово, стоял старший помощник. Почувствовав, что Рид смотрит на него, помощник кивнул.

Капитан Рид сосчитал до восьми. Ему нравилось это число – пока считаешь до восьми, и верное решение примешь, и верную цель. И если он считал до восьми, то никогда не ошибался. Отличное число.

– А что потом?

– Ну, потом, при первой возможности, я уж подберусь поближе и спуску не дам, – ухмыльнулся Даймарион, продемонстрировав оскал хищника, который понимает, что его жертва загнана в угол. – Но это будет уже не так интересно, если мы не пойдем на то, что я предлагаю.

Костяшками пальцев Рид отбил восьмитактовую дробь на поверхности планшира. Это именно то, что нужно. Опасность. Приключение. То, за что его будут помнить. Потому что в Келанне, если тебя забыли, считай, что ты умер.

– Сначала придется меня поймать, – ответил он, усмехнувшись.

К радости Сефии, на пути к лагерю Хэтчета они не встретили ни одного человека, но она все равно скрывала следы и постоянно петляла. Идя по лесу, они дышали как можно тише и не разговаривали.

Люди покинули лагерь, но повсюду были их следы – перевернутые комья земли, сломанные ветки, смятая листва. Ящик исчез, а на его месте остались следы погребального костра. Белый пепел и зола, куски почерневшего металла да осколки костей, торчащих из бурого месива. Сефия осматривала прогалину, а юноша стоял, нахмурившись, словно не вполне понимал, что это такое.

– Нет ничего, чем можно попользоваться, – сказала она через несколько минут. – Но я знаю, куда они ушли. Ты уверен, что хочешь это сделать?

Ее спутник кивнул, взмахнув своими давно не мытыми волосами. Сефия, вдохнув воздух, поморщилась и попыталась не закашляться.

– Отлично. Но… посмотри на себя.

Она показала ему на его драные штаны, на грязные руки и ноги.

– Ты обязан привести себя в порядок.

Юноша глянул на свою порванную одежду, тронул затянувшуюся коркой ссадину и поднял взгляд на Сефию.

– При первой возможности я украду для тебя какую-нибудь одежду и башмаки. А ты пока почистись и помойся.

Они пошли дальше, и по пути юноша принялся вытаскивать солому из волос, распутывать колтуны и приводить себя в порядок. Когда они подошли к очередному ручью, он тщательно омыл свое тело в чистом лесном потоке.

Ближе к вечеру Сефия нашла еще одну тропинку, поýже. Она подняла лицо вверх и втянула в себя воздух.

– Жди здесь, – сказала она и исчезла в кустах.

Потом, подумав, вернулась и сказала:

– Спрячься.

Ее спутник укрылся между корнями баньянового дерева. Сделал он это так умело, что, когда Сефия возвратилась с охапкой одежды, она не сразу его нашла и засмеялась, обнаружив юношу свернувшимся клубком и совершенно незаметного под деревом. Протянув ему одежду, она сказала: