– Вы не находите мой наряд нелепым? – раздался женский голос в той близости, которую принято называть нетактичной.

Он обернулся. Милая, смущенная девушка с огромными глазами была одета безукоризненно. Ничего пошлого, ничего лишнего, ничего аляповатого. Он даже обманулся в первые секунды. Он был готов обмануться. Но уже через секунду распознал охотницу. Жаль. Мы все обманываться рады. Хотя шанс он ей дал. Официант принес второй прибор, второй бокал…

Этот разговор, склеенный из попыток произвести впечатление, из игры и фальши вспоминать не хотелось. Сколько еще было таких разговоров? Сколько охотниц? Сколько напрасно потраченного времени? Интересно, если бы он тогда сказал, что находит наряд охотницы нелепым, скинула бы она его, как некогда Маргарита отринула желтые хризантемы, что не понравились Мастеру? Он перешел к другой полке.

Здесь были королевские кортезе, превращенные в гави умелыми руками виноделов, – насыщенные, густые, яркие и беспринципные. Королевские, потому что кортезе называют «Белым королем Пьемонта».

Впервые он попробовал «Гави ди гави» на какой-то элитной дегустации для знатоков. Тогда это вино впервые назвали при нем королем белых вин. Он мог бы поспорить, но не стал. Вино действительно было с характером. Даже само это словосочетание «король белых вин» взял на вооружение и потом неоднократно использовал, презентуя это вино к столу.

А еще он помнил, как очередная молоденькая «умница», которая уже заочно, безосновательно и самолично присвоила все права на мужчину, в гневе, что ее фантазии оказались только ее фантазиями, выкрикнула:

– Может, это вино и король, но ты – пастух! – и развернулась в надежде, что ее остановят.

Конечно, никто ее не остановил. Как много их, что умозрительно выстраивают целый семейный дом, а потом с удивлением обнаруживают, что все это – иллюзия. «Все это матрица, как фильме „Матрица“», – так, кажется, поет Елисаров. Девушки часто ищут королей в уже готовых королевствах. А может, стоит найти обычного пастуха, совместно выстроить королевство и уже затем, склонив голову, торжественно возвести своего короля на трон?

На следующей полке жили настоящие немцы – рислинги, гордящиеся своей кислотой, любящие холод и высокие бутылки. Он редко заглядывал на эту полку. Как-то угостил друга, вот здесь же, в погребе, за вот этим маленьким столиком под картиной из Тбилиси. Сидели на этих неудобных стульчиках.

– Как вкусненько! – сказал тогда друг.

Теперь всякий раз, как друг приезжал в гости, то неизменно не просил, а требовал:

– Где твое вкусненькое вино? Его хочу!

Это слово – «вкусненькое» – было настолько пошлым по отношению к вину, что, как контрэтикетка, приклеилось к каждой бутылке рислинга и напрочь отбивало охоту включать вина с этой полки в единоличные свои дегустации. Отсюда бутылки шли в бой только в случае приезда этого товарища.

Далее шли чуть ехидные совиньоны, дающие своему почитателю и французскую сладковатую изысканность, и немецкий кисловатый снобизм. Совиньоны он любил. Но только в исключительных случаях. В шумной компании, за горячим, со следами мангальной решетки, лососем.

Совиньоны напоминали ему бесшабашную и безбашенную молодость. Был тогда большой и круглый ресторан в центре города. На его первом и втором этажах заседали солидные дядьки, которые уже в то, советское, время могли позволить себе рестораны. А вот на крыше…

Крыша была «точкой сборки», если уж вспомнить Дона Хуана по Карлосу Кастанеде, всех тоналей и нагвалей, всей гениально-праздной, неприкаянной молодежи города. Здесь можно было взять пива и мититей. Порция мититей на две кружки пива. Своим на порцию давали четыре кружки. Мититеи шли с кетчупом, который тогда назывался томатным соусом с рубленым луком. При отсутствии пива разливного продавали бутылки «Мартовского», «Ленинградского» или самого ходового – «Жигулевского». В том же соотношении «мититеи-пиво».