Когда Флоран уезжал, госпожа Верлак провожала его до ворот. Она была маленького роста, рыхлая, слезливая. Ее разговор вращался исключительно вокруг расходов, вызванных болезнью мужа; она толковала о куриных бульонах, о кровяных ростбифах, бифштексах, бутылках бордо, об издержках на лекарства и на гонорар доктору. Эта скорбная беседа крайне смущала Флорана. Сначала он не понимал, к чему клонились жалобы госпожи Верлак. Наконец, так как почтенная дама не унималась, плачась на то, что прежде они жили отлично, получая тысячу восемьсот франков жалованья, заместитель Верлака робко предложил выдавать ей еще денег, без ведома мужа. Она отказывалась, а потом вдруг сама заявила, что удовольствуется пятьюдесятью франками прибавки. Но в продолжение месяца госпожа Верлак часто писала тому, кого называла своим «благодетелем». У нее был мелкий английский почерк, легкий слог, и она наполняла смиренными жалобами ровно три страницы, чтобы попросить десять франков; таким образом, полтораста франков временного заместителя переходили к супругам почти целиком. Муж, без сомнения, не знал об этом, а жена чуть не целовала Флорану руки. Это доброе дело служило ему громадным утешением; он скрывал его, словно запретное наслаждение, которому предавался втихомолку, как настоящий эгоист.

– Этот негодник Верлак насмехается над вами, – говаривал иногда Гавар. – Он теперь балует себя, благо получает от вас ренту.

Наконец Флоран, пропускавший эти слова мимо ушей, сказал однажды:

– Между нами теперь решено, что я буду отдавать Верлаку всего двадцать пять франков.

Впрочем, Флоран ни в чем не нуждался. Он по-прежнему пользовался у Кеню комнатой и столом. Оставшихся у него нескольких франков было достаточно, чтобы платить по вечерам за напитки у Лебигра. Мало-помалу жизнь его стала размеренной, как часовой механизм. Он работал у себя в комнате, продолжал заниматься с маленьким Мюшем по два раза в неделю, дарил один вечер красавице Лизе, чтобы не рассердить ее, остальное же время проводил в застекленном кабинете в обществе Гавара и его друзей.

У Мегюденов Флоран держал себя как кроткий, немного суховатый учитель. Их квартира на старинный лад нравилась ему. Внизу, у торговца вареными овощами, его встречали приторные запахи кухни: в глубине маленького дворика остывали чашки со шпинатом и миски щавеля. Потом Флоран поднимался по скользкой от сырости винтовой лестнице, осевшие изрытые ступени которой покосились самым ненадежным образом. Мегюдены занимали весь третий этаж. Мать ни за что не хотела переменить квартиру, даже тогда, когда дела семьи поправились, и не обращала внимания на упрашивание дочерей, которые мечтали жить в новом доме, на широкой улице. Старуха упрямилась, говорила, что там и умрет, где прожила столько лет. Впрочем, она довольствовалась темной каморкой, предоставив светлые комнаты дочерям. Нормандка, по праву старшей, завладела комнатой окнами на улицу, просторной и красивой. Клер до такой степени обиделась на это, что не захотела поселиться в комнате рядом, с окном, выходившим во двор. Девушка устроила себе спальню на лестнице в светелке, по другую сторону площадки, не позаботившись даже оштукатурить ее и побелить. У нее был свой ключ от этой комнатушки; Клер пользовалась свободой и при малейшем противоречии со стороны родных запиралась у себя.

Флоран приходил к Мегюденам к концу обеда. Мюш бросался ему на шею, и учитель минуту-другую болтал с ребенком, стоявшим у него между коленями. Потом, когда клеенка была начисто вытерта, на краю стола начинался урок. Красавица Нормандка принимала учителя приветливо. Во время урока она вязала или чинила белье, придвигая поближе стул, чтобы пользоваться светом лампы; зачастую молодая женщина опускала иглу и начинала следить за уроком, который интересовал ее. Вскоре она прониклась глубоким уважением к ученому господину, который кротко, как женщина, говорил с ее мальчиком и с ангельским терпением повторял ему одни и те же наставления. Теперь Луиза вовсе не находила Флорана уродливым и даже понемногу начала почти ревновать его к красивой колбаснице. Она старалась подсесть к нему поближе и смотрела на него с улыбкой, приводившей учителя в смущение.