Волнение сковывало меня, но я быстро одевался, держа в голове план и слова Брюса. Время поджимало – через десять минут урок у моей сестры должен был закончиться, и я не мог позволить себе упустить этот шанс. Брюс всё повторял мне в голове: «Вот мы выходим из бассейна, вот поднимаемся на второй этаж, слышишь её голос? Он такой же изящный и тёплый, как всегда. Давай, трус! Если хочешь, чтобы она была твоей – иди! Я подожду тебя на улице.» Его смешок, словно якорь, удерживал меня от бегства.

Сердце билось так сильно, что казалось, оно вот-вот вырвется из груди, а дыхание становилось всё более прерывистым и тяжёлым. Каждый шаг к классу казался бесконечным испытанием, но я не мог остановиться. "Будь собранным, не показывай, что она тебе нравится, иначе откажет сразу. Будь собой," – повторял я себе, будто это была единственная надежда.

Когда я наконец коснулся рукой двери и постучал, ощущение тревоги сковало всё тело. Брюс уже отошёл к лестнице, оставив меня один на один с этим моментом. С улыбкой, которая сама собой вырвалась на губы, я вошёл в класс. И тут она посмотрела на меня – взгляд её был таким неожиданным, растерянным, словно она сама не знала, что сказать или подумать. Но я не мог оторвать глаз – она была безумно красива. Белая блузка аккуратно прикрывала бинты на её руках, подчеркивая хрупкость и одновременно силу, синие скинни джинсы сидели идеально, а белые туфли на каблуках добавляли ей утончённости и грации. Минимальный макияж только подчёркивал её естественную красоту, а высокий хвост выглядел так просто, но вместе с тем изящно. Рядом с ней сидел мальчишка – одноклассник Марины, и он, словно я, не мог отвести взгляд от Беллы.

– Здравствуйте, Белла Сергеевна, я за Маришей пришёл, или я рано? – спросил я, стараясь выдавить из себя улыбку, которая была одновременно и уверенностью, и лёгкой нервозностью. Моя сестра так же, как и мама, держала в руках кисточку, уверенно проводила краской по бумаге – такой же нежный и творческий момент.

– Да, молодой человек, у нас ещё урок минут десять, – её голос прозвучал сухо, отстранённо, и мне стало немного больно от этой холодности. Но жестом она пригласила меня сесть рядом с Мариной. Я не мог не заметить её новый маникюр – изящный, аккуратный, словно отражение её внутренней силы и желания держать всё под контролем. Новый блеск на губах блестел на свету, будто скрывая то, что она не сказала словами.

В тот момент я осознал, как сильно хочу быть рядом, хочу заглянуть глубже за эту маску, хочу понять и защитить. И даже если внутри всё трепещет от волнения и страха – я сделал первый шаг. И это был мой самый настоящий бой за себя и за неё.

Я подошёл к парте, где сидела Марина. Она подняла глаза и улыбнулась мне – такая тёплая, родная улыбка, будто солнечный луч, пробившийся сквозь тучи. Я опустил взгляд на её рисунок: нежные васильки – такие же, как любила мама. Сердце ёкнуло, а в голове ожили воспоминания. Я сел рядом и продолжил смотреть, как сестра аккуратно дорисовывает поле тех самых васильков. Это место – я знал его с закрытыми глазами. Мама обожала это поле, и мы с ней часто устраивали там пикники – в окружении густого леса, тишины, летних звуков кузнечиков и бескрайних синих цветов, что качались на ветру.

Марине сейчас всего десять, но в ней живёт мама: те же огромные карие глаза, такие светлые и чистые, словно зеркало души, те же блондинистые, густые длинные волосы, что мягко ложились на плечи. Она посмотрела на меня, и её лёгкая улыбка, словно родная ямочка на щёчке, точно такая же, как у меня, заставила забыть обо всём – о том, зачем я здесь, о том, что держало меня в напряжении.