Эти два дня у Жени был совсем плохой аппетит. Утром он тоже ничего не ел. Сказками и прибаутками с мамой заставили его съесть бутерброд. Мы и тогда не понимали, что этого делать нельзя, ведь ребёнку предстоит операция. Несмотря на боли, Женя вёл себя как всегда: мы сочиняли истории о животных, якобы встретившихся нам по пути. Лишь к концу дороги Женя задремал.

В начале первого мы приехали в областную детскую больницу. Наш водитель внёс спящего Женю на руках в приёмную палату, положил на кушетку. Я села рядом с сыном, мама – на стуле возле большого окна, и мы стали ждать врача.

Вдруг дверь неожиданно распахнулась и в комнату, как вихрь, ворвался человек в белом халате. Это был высокий, худощавый мужчина лет сорока, с удлинёнными вьющимися волосами и, как мне показалось тогда, очень тонкими и какими-то неприятными чертами лица. Он окатил нас холодным взглядом и стал странно расхаживать по палате, высоко задирая ноги. Повышенным и резким тоном задавал мне вопросы, иногда переходя на крик. Я растерянно отвечала на них и не понимала, в чём виновата, что сделала такого, что этот «гусь» со мной так разговаривает. А первый его вопрос прогремел в нашу сторону:

– Почему поздно приехали?

Я начала объяснять, что мы выехали в десять утра, как только получили направление, но он прервал и нервно крикнул:

– Да я не про сегодня! Вы же говорите, что нога заболела в понедельник, а сегодня четверг – слишком поздно!

Оторопев, я попыталась рассказать, что было за эти дни, но он не дал мне сказать ни слова. Снова заорал:

– Надеюсь, мальчик ничего не ел?

И тут я тоже стала оправдываться, что он час назад съел бутерброд с колбасой.

Человек в белом халате недовольно зыркнул на меня, бросив напоследок фразу:

– Теперь благодаря вам, мамаша, его ещё нужно готовить к операции. Мы упускаем драгоценное время!

Он хлопнул дверью и умчался.

Мы с мамой переглянулись. Что это было? Это врач? Почему он даже не развернул ногу, чтобы осмотреть? Я не знала, что такое «готовить к операции», но поняла одно: во всём виноваты мы. Я совсем не почувствовала участия, какого ждала от доктора. Его неадекватное, как нам показалось тогда, поведение вызвало у меня недоверие к этому человеку. А ведь только он в этой комнате знал, на сколько времени была задержана помощь моему ребёнку. И от этого зависела жизнь моего сына. И только он понимал сейчас это. А я – такая цаца! Видите ли, со мной был выбран неправильный тон, задето моё самолюбие. Как я ошибалась тогда! Это была наша самая главная, как я потом убедилась, удача – попасть к детскому хирургу Красюку Сергею Алексеевичу.

Тут же вошла медсестра, стала заполнять историю болезни. Мы при этом немного успокоились. Вошла другая с медицинским чемоданчиком и взяла кровь из пальчика Жени. Он не заплакал.

– Вам нужно на снимок. Пройдите по коридору, а я скоро вернусь с каталкой, и поедем в отделение, – произнесла медсестра, отдав историю болезни в кабинет рентгенолога.

Мы сидели под дверью и ждали, когда нас позовут. В глубоком молчании каждый думал о своём, только Женя прерывал наше растерянное состояние, задавая бесконечные вопросы. Наконец нас позвали. Я внесла Женю на руках и посадила под аппарат, куда показал врач. Придав ножке нужное положение для снимка, он спросил:

– Вы будете выходить?

– Нет, – однозначно ответила я: конечно, боялась, что он нечаянно дёрнет ножкой и снимок (лишнее излучение) придётся повторять.