Адольфович сменил позу.
– Пару раз он сидел за изнасилование, а также сидел на игле. Под кайфом он лез даже ко мне… под юбку. После смерти матери было решено отдать меня в детский дом. Узнав об этом, его чердак съехал окончательно. Так как сроки поджимали, он начал трахать меня каждый день. Эта похотливая, вечно пьяная, обколотая мразь, вытворяла со мной всё, что ему приходило в голову. Даже сейчас, спустя шесть лет, я помню всё, что он делал со мной, и никак не могу понять, как всё это могло придти в голову человеку, которого я когда-то называла «папой».
Я мечтала лишь об одном, скорей попасть в дет дом. Но органы опеки почему-то не спешили меня забирать. Поэтому я сбежала из дома и никогда больше туда не возвращалась. В страхе, что он меня найдёт, я катаюсь с дальнобойщиками и нигде не задерживаюсь надолго.
Адольфович уставился в одну точку.
– Фамилия его как?
– Зачем… я не понимаю…
– Фамилия, блядь, как его! – заорал он, ударив кулаком по складному столику, который тут же сложился в обратную сторону.
Девушка в страхе отпрянула назад, но Адольфович уже схватил Вику за горло и прижал к стене. Та вырывалась и не понимая что происходит, пыталась схватить ртом воздух.
Но вдруг медвежья хватка ослабла. Девушка издала гортанный хрип и жадно задышала.
– Всё равно бы по хорошему не дала – в руках Адольфович держал её паспорт, в котором он прочитал её имя, фамилию и дату рождения. – На держи. Не обессуть… по-другому бы не получилось. А вы все проститутки с собой паспорт носите?
**********************************************************************
Участковый ехидно улыбнулся и зажал рот деду левой рукой. Правая скользнула в кобуру и достала пистолет. Холодный ствол упёрся в лоб, а палец задрожал на спусковом крючке. Старик задёргал ногами и завыл от отчаянья и безысходности.
– Как же я скучал по этим звукам, – наслаждаясь, просмаковал маньяк. – Как же давно хотел помучить какую-нибудь тварь. Восемь лет. Восемь долгих лет, я как оголодавшая крыса сидел в своей норе возле сыра, избегая все возможные уловки! Восемь лет не клевал ни на один крючок, ни на одну наживку, но сегодня я поддамся искушению! Сегодня я оторвусь! Оторвусь сполна, по полной! Вот же рыбка мне досталась! Сам подумай, Прохор, кто будет искать такую жалкую шкуру как ты? Кто вообще заметит твою пропажу?! Да никто! И оплакивать тебя никто не будет. Пропал, убежал, да и чёрт с ним. Да все перекрестятся десять раз! Сдох, наверное, где-то, как собака подзаборная, и в рот его… и не таких великих людей теряли.
Прохор неоднозначно смотрел на божьего одуванчика.
– Все мне потом ещё спасибо скажут. Спасибо за то, что освободил души убитых мною от бессмысленной, никем ни ценимой жизни. Зачем вы живёте? Для кого? Рождены были для чего? От оленя родится благородный оленёнок, а от свиньи в говне опоросится грязный поросёнок. Это про нас, старик! Да-да, именно про нас! Ведь я не выделяю себя из этого свиного стада. Я такой же ублюдок, как и вы. Ничуть не лучше, но и ничуть не хуже. Всем надо понимать своё место в мире. Знай и ты своё место, отрава.
После этих слов оборотень в погонах накинул тот же длинный шнурок на шею Прохора и, сжав с нечеловеческой силой, принялся тянуть его на себя, словно непослушного пса. Бедный хрипящий старик вытянулся как червяк, привязанный с одной стороны к дереву, а с другой к лошади. Ему казалось, что шея и руки оторвутся в одночасье, отделившись от тела.
– Ух! – воскликнул Адуванчик, прекратив издевательства и садясь рядом, – крепкий ты зараза! Молодого уморишь. Утомил ты меня, отец… да никакой ты мне не отец, гнида ты ходячая. Ты сущее зло, апокалипсис ебучий, таких как ты надо в стадии зарождения уничтожать. Эх, нечего тебя и жалеть. Что с тебя взять. Сын аморала и безбожника.