В центре комнаты стоял тот самый микроскоп, могучие провода поднимались к люстре, и уходили в потолок. На столах по периметру стояли приборы поменьше, а вокруг них теснились многочисленные кассеты с пробирками. На стенах были развешены листы бумаги, плотно забитые техническими рисунками. Между рисунками было несколько больших календарей, с клетками для пометок. В них мелким шрифтом были втиснуты тексты такой концентрации медицинских терминов и аббревиатур, что распознать я смог только знаки препинания и союзы.

На большой пробковой доске были приколоты картины явно свежие, бумага ещё не привыкла к новой форме и неуклюже топорщилась. На особенно белых листах были изображены превосходно выполненные рисунки препарированных эмбрионов, с многозначительными пометками. А рядом располагались довольно занимательные парные рисунки, где на одной стороне изображены явно электрические трёхмерные схемы, с логическими сумматорами транзисторами и компараторами, а с другой накрученные из, похожих на виноградные, грозди молекул их органические аналоги.

– Как вы думаете, Карна, зачем человеку, который это всё держит в голове, развешивать это на стенах собственного дома, как детские рисунки на холодильнике?

– Я не знаю, возможно он боится упустить детали, или насмотрелся детективов с сыщиками, портретами подозреваемых и красными нитями.

– А если серьёзно, почему нельзя всё это расположить в компьютере, там и поиск есть, таймеры автоматические…

– Ну, возможно он так «метит территорию», психологи рекомендуют при переезде на новое место вносить изменения в интерьер для успокоения, что ли.

Мне было действительно смешно. Однако ненавязчивая беседа на отвлечённые темы не дала мне возможности узнать что ни-будь о Карне. Хотя, она явно не так проста, как кажется. Затем Карна предложила мне взглянуть на другие работы. Похоже, что они были незакончены, потому что не были развешены по стенам, а лежали на одном из столов неряшливыми стопками.

Это были работы явно учебного характера, такие получаются, когда медик изучает анатомию, и по мере изучения дополняет картину новыми выученными деталями. Тут же, рядом с рисунками, были выписаны медицинские термины, и дополнены краткими ёмкими объяснениями. Нередко работы были нарисованы карандашами нескольких цветов, описывающие устройство и взаимодействие разных областей биологической науки.

На учебных работах было уделено много внимания половым различиям, особенностям развития репродуктивной системы, как женской, так и мужской. Но самыми интересными оказались неудачные рисунки. На них красным маркером были обозначены места, по-видимому, не соответствовавшие действительности и обозначенные пометками его же собственным почерком.

– Каким одиноким был этот человек – грустно сказала Карна заглядывая мне через плечо – самому для себя рисовать эти работы, и самому себе отмечать ошибки.

– Это мы все одиноки, по сравнению с ним. А он самодостаточен. Именно наше одиночество заставляет нас делиться результатами своего творчества, и ожидать социального одобрения.

– Но неужели у него ни разу не было любви? – спросила Карна и под предлогом интереса к рисункам прикоснулась подбородком к моему плечу.

– Была пару раз. О поверьте, в те времена он выглядел особенно одиноким.

– Как это?

– Он ждал от любви большего чем могут предоставить наши органы чувств. Наивный глупец.

– Что же может быть больше этого?

– Не знаю. И он не знал. Поэтому и решил отыскать это.

Я вынул из стопки один особенный лист, и показал его Карне. На листе был мастерский карандашный рисунок человеческого мозга. Поверх него красной ручкой были нарисованы дополнительные элементы, подписаны связи. На других листах лежавших рядом были похожие рисунки, изображающие те же фрагменты как бы в зачаточном состоянии.