Чистильщики, санитары, ассенизаторы поселений и пустошей чуть не погибшего и свихнувшегося мира. Люди, которые очищали города от мутантов и чудовищ, порожденных Полночной Войной. Те, про которых рассказывали сказки, надравшись в кабаках, ветераны конфликтов, многое повидавшие на своем веку. Наемники, никогда не воевавшие против людей. Официально, во всяком случае. Исследователи заброшенных земель, таскавшие в города-государства, образовавшиеся после заключения Союза, разные диковины и технику. Из тех, что остались со времен, которые были до. Про них Еноту приходилось слышать, и ему, так же как и Штырю, стало ясно, что этого седого горлопана, стоявшего под стеной, и правда могут ждать в мэрии. Потому что всего три месяца назад…

Енот возвращался домой после недели службы, рассчитывал на целых два дня выходных. В руках куча свертков из вощеной бумаги: с кольцом деревенской колбасы, всученной на воротах (пожалела пожилая хуторянка молодого дохлого патрульного, а господин старший капрал воротил свой породистый нос в сторону, дескать много чеснока). С зеленью и яблоками, купленными на рынке (на первую зарплату в патруле, как же он ею гордился), с десятком яиц – настоящих, от собственных кур ефрейтора Чуба, проданных Еноту совсем по дешевке, с двумя свежими кирпичами хлеба, только что из пекарни патруля. И отдельно несколько мятных пряников с изюмом для двух самых младших, близняшек. Поворот, дом старого коновала Горбача, хибара алкоголиков-дворников Рыжих и…

Группа Реда, выбитая дверь, свертки падают в пыль под ноги, но он этого не замечает. Медленно-медленно идет вперед, все расступаются, пропуская. Глядят искоса, грустно и жалостливо. Енот заходит, пригнувшись под низкой притолокой, спотыкается обо что-то (деревянный конь близняшек), смотрит, вытянув длинную шею, в дальний угол. Мамина тонкая и бледная рука, темно-каштановые пряди, лежащие в засохшей луже. Потом… перед глазами потолок и темнота.

В одну ночь лишиться всех, как же это больно. Как же это страшно. Почему те, что приходят ночью, выбрали именно их дом, который всегда был таким крепким, почему дверь была выбита, но засов цел и стоял сбоку, прислоненный к стене? Кто знает, кто знает…

Он справился. Отплакал свое, переехал в казарму после быстрых огненных похорон шести закрытых гробов. И теперь стоял на вышке, пытаясь цепляться за то, что у него было, и надеясь когда-нибудь отомстить. Кому? Чему? Енот не знал. Было ясно только одно – тем, кто приходит по ночам. И вот оно, сама судьба решила отплатить тем, кто лишил его семьи.

Телефон затрещал, вызывая капрала. Штырь снял трубку, выслушал и приказал открыть калитку на воротах и завести джип, стоявший у караулки. Потом перегнулся вниз и, чуть замешкавшись, крикнул командиру чистильщиков:

– Заходите, я тоже спускаюсь, – повернулся к Еноту: – Я уехал с ними, а ты тут смотри. В оба глаза смотри. Ждать-то их, конечно, ждут, но бдительности – не терять. Понял?

– Так точно, господин старший капрал! – Молодой стражник подтянулся, старательно поедая начальство глазами. – Разрешите вопрос?

– Потом. И, как сменишься, сходи в лавку. Черкну записку, получишь бутылку казенной, за наблюдательность. Все, неси службу бодро и ни на что не отвлекайся, солдат.

Капрал быстро скатился вниз, стараясь успеть раньше, чем седой. Не получилось. Когда Штырь оказался на утоптанной до каменной твердости земле внизу, Капитан уже стоял возле автомобиля. Коротко кивнув, начальник караула ткнул рукой на сиденье возле водителя, а сам запрыгнул сзади. Толстый и усатый Таракан, бывший за водителя, нажал на газ, и машина двинулась в сторону одной из основных городских улиц, ведущей как раз на площадь, к зданию мэрии. Штырь смотрел прямо перед собой, не забывая украдкой контролировать седого. Тот сидел спокойно и расслабленно, внимательно посматривая по сторонам.