– Где шинели? – грозно спросил ротный.

Бойцы мялись, пытались улыбаться, но капитан не был настроен к шуткам.

– Промотали? Пропили? Отвечать!

– Украли, – наконец выдавил один из них.

При таких словах уголовник Кутузов засмеялся.

– Этого на губу, – коротко приказал Елхов, даже не оборачиваясь.

Вор попытался спорить, его бесцеремонно толкнули прикладом, сорвали хороший ремень и повели к землянке – гауптвахте. Взгляд Елхова перебегал от одного взвода к другому. Люди Маневича выгодно отличались: обувь аккуратно подшита, шинели заштопаны, старые шапки со звездочками сидели ровно. Но капитану хотелось поддеть строптивого лейтенанта. Он забыл про бойцов в телогрейках и закричал, раздувая ободранное плохой бритвой горло:

– Это что такое? Цирк, толстый клоун! Почему нарушается форма?

Палец тыкал в заметно округлившегося Персюка. Заслуженный вор очень не хотел идти на построение, но медицинская справка не помогла. Он не любил холода, под шинелью и гимнастеркой были надеты две пары теплого белья. Яловые сапоги пришлось сверху надрезать, так как толстые икры да еще обтянутые фланелевыми кальсонами и шерстяными комсоставовскими бриджами не помещались в голенище.

Капитан пришел в бешенство. Он сам одевался весьма скромно, носил кирзовые сапоги, простую солдатскую шинель. Командирские бриджи и яловые сапоги подействовали на него как красная тряпка на быка. Персюк пытался закончить дело миром и одновременно не уронить воровское достоинство.

– Нормальная одежда, капитан. Какие могут быть претензии? – и сам себе ответил: – Нет претензий и быть не может.

Лицо Елхова побагровело. Он словно впервые увидел строй, нахальное лицо уголовника.

– Распустились! Я вам наведу порядок.

С Персюка также стащили пояс и повели вслед за Кутузовым. Сержант Луговой преданно уставился на Елхова. Капитан скользнул по нему безразличным взглядом, обернулся к старшине.

– В казарме воруют. Твоя вина?

– Моя, товарищ капитан, – легко согласился Глухов, но командира роты такой простой ответ не устраивал.

Здесь же на плацу политруку Воронкову было приказано разобраться по факту исчезновения шинелей.

– Строго спросить с командиров взводов, – гремел голос Елхова. – В сторонке хотят остаться. Не получится!

В своем возмущении он забыл про требования устава, не позволяющего критиковать офицеров в присутствии подчиненных. Он разнес в пух и прах командира четвертого взвода, Федора Колчина, обозвал его мямлей. Досталось и Маневичу, который без сомнения являлся лучшим взводным. Строптивый лейтенант на этот раз смолчал и ничего не ответил на несправедливые обвинения. Мало кто заметил, что глаза Маневича блестели, ему понравилась резкость капитана.

Его помощник сержант Ходырев также остался доволен, хотя вскользь прошлись и по нему. Дисциплина во взводе, да и во всей роте немного подтянулась. Вечером в казарме стояла тишина, и Борис без труда отпросился к Кате. Никто не знал, что будет с Персюком и Кутузовым. Большинство считали, что через день-два их выпустят. Спросили Воронкова. Тот ответил, как всегда, улыбаясь:

– Нарушений дисциплины сейчас никто не потерпит.

Разложил газеты и прочитал довольно примитивную лекцию о подвигах бойцов Красной армии. Подвиги на самом деле существовали, ведь немцы уже полтора месяца не могли взять Сталинград и топтались возле узкой полоски берега. Но откровенное газетное вранье штрафников веселило. Артиллеристу Бызину не понравился рассказ о сказочном подвиге четверых бронебойщиков, которые с легкостью уничтожили в одном бою 15 вражеских танков.

Командир батареи Саша Бызин схватился с бронетанковым отрядом врага, сумел подбить две машины. Это оказалось нелегким делом, батарею в конце концов уничтожили. Он никак не мог понять смысл явной лжи. Двумя маломощными неуклюжими ружьями невозможно нанести врагу такие потери. Ну, а если где-то есть подобные былинные герои, то Бызина надо списывать к чертовой матери, как никудышного артиллериста.