– Это до поры до времени, Джамуха. Даже огромная гора собирается из малых камешков. А уж потом и угроза не заставит себя ждать, да только уладить дело добром уже не получится. Хоть и говорят, что надо десять раз проверить, прежде чем усомниться в человеке, но с Тэмуджином-то давно всё ясно. Если сейчас не осадить его – дойдёт до усобицы, попомнишь мои слова.

– Всё равно разговаривать с андой не имеет смысла. Он не перестанет оставлять у себя перемётчиков, будь то джаджираты или кто иной. Мы ведь тоже никогда не отказывались принимать чужаков, явившихся к нам из других улусов.

– Да в том-то и дело, что к нам уже давно никто не приходит, и ты сам это прекрасно знаешь. Раньше приходили, а теперь – нет. Все только покидают наш стан, все отправляются к Тэмуджину. Да ещё уводят своих лошадей и коров, и овец, и коз, а как же! Ну подумай, к чему всё это приведёт? Этак от нашего войска и от наших стад и табунов скоро останется половина того, что было прежде. А потом вообще ничего не останется!

– Знаешь, мне и самому очень не нравится происходящее, но я пока не могу придумать, как поступить. Предоставим дело времени: иногда всё налаживается само собой – может, и сейчас наладится.

Так сказал Джамуха, желая успокоить Тайчара. Однако раздражение и злоба копились в сердцах братьев, разрастаясь, не давая покоя; и постепенно обоим становилось ясно, что ничем хорошим это не кончится.

Так оно и вышло.

Время торопилось, летело вскачь, стремясь к неизбежному и ожидаемому. И вскоре между Джамухой и Чингис-ханом разразилась война.

Большие напасти порой обрушиваются на людей по причинам несоразмерным и случайным. На сей раз нежданное бедствие пришло в степь из-за того, что Тайчар под покровом ночи попытался угнать табун лошадей, пасшихся вблизи одного из куреней Чингис-хана. Табунщик, бросившийся в погоню за похитителем, пустил в него стрелу – и, угодив Тайчару в спину, поразил того насмерть.

После этого уже ничто не могло остановить Джамуху. Смертельная обида, желание мести и жгучая ненависть разгорелись в его сердце – так занимается пламенем сухой валежник под порывами ветра.

Не медля более ни дня, Джамуха наказал своим нукерам собираться в поход.

***

К джаджиратам присоединились тайджиуты Таргутая Кирилтуха, а также племена уруудов и мангудов – и Джамуха повёл объединённое войско навстречу Чингис-хану, который в это время уже искал удобное место для битвы.

Две конные орды – по три тумена с каждой стороны – сшиблись у подножия гор, в урочище Далан-бальчжиут: там, откуда начинает своё течение река Онон.

Звенела сталь мечей, с треском ломались копья, глухо ударялись друг о друга обшитые кожей щиты. Раненые и убитые валились из сёдел, спотыкались и падали кони. Многоцветье мира поблекло и утонуло в красном.

Чингис-хана крутило и швыряло в кровавом водовороте. Перед ним мелькали ощеренные в крике лица врагов и взмыленные конские морды. Он уклонялся от ударов и отбивал их щитом; снова уклонялся и отбивал удары – и рубил, рубил, рубил направо и налево, не зная устали; а груды бездыханных тел вокруг него громоздились всё выше.

Жажда убийства заслонила собой всё на свете, даже страх смерти утонул в багровой пелене остервенения. О, эта сладкая, неповторимая, безумная музыка боя! Она завораживала и вела людей за собой, устремляя их к гибельным пределам – и очень многим в этот день было суждено перешагнуть черту, за которой навсегда исчезает солнечный свет.

Наконец наступил перелом в сражении: войско Чингис-хана дрогнуло и покатилось вспять. Казалось, ещё немного – и поражение неминуемо. Но отступающие, прижатые к горному массиву, вдруг развернули коней – и лавина всадников шумным серым потоком стала втягиваться в узкое Дзереново ущелье. А преследователей, которые в опьянении боевого азарта и казавшегося близким успеха попытались было сунуться следом за ними, встретил шквал стрел – и вскоре перед входом в ущелье образовался барьер из человеческих и лошадиных трупов.