Девушка искоса посмотрела на сердитого Витвицкого, улыбнулась.

– Ну, не обижайтесь. Я не имела в виду ничего плохого. А почему вас заинтересовал этот протокол?

– Понимаете, Ирина, там как будто бы сходный с нашими убийцами случай – некий преступник насиловал женщин, девять пострадавших. Но пока его искали, как следует из материалов дела… – мужчина хлопнул ладонью по папке на столе, – появился самозванец, утверждающий, что это он изнасиловал.

– И что же?

– Его быстро вывели на чистую воду. Все пострадавшие оказались заболевшими… одним из тех самых заболеваний, ну, вы понимаете. Их заражал насильник. А у самозванца такой болезни выявлено не было. Как потом установило следствие, он оговорил себя, желая славы… как бы это сказать? Сексуального гиганта. Понимаете, о чем я?

Овсянникова заинтересованно посмотрела на капитана:

– Не совсем…

– Да что тут непонятного! – внезапно вспыхнул Витвицкий. – Это же тот же случай, что и с Шеиным, и с Жарковым! Я уверен в этом! И доказательства есть…

Старший лейтенант неожиданно взяла Витвицкого за руку, вытянула ее так, что стали видны царапины от удочки.

– Виталий… Иннокентьевич, вы, конечно, человек отважный, но уж меня простите, вот это – не доказательство.

Витвицкий выдернул руку, возмущенно бросил:

– Много вы понимаете в доказательствах! Были бы вы ценным сотрудником, вас бы не сослали сюда вместе со мной.

Теперь пришла очередь Овсянниковой сердиться:

– Вот она, благодарность! – с сарказмом воскликнула девушка. – Да если бы не вы, я бы сюда ни за что не попала!

Оба молча вернулись к бумагам. Воздух в комнате буквально искрился от напряжения.

Витвицкий, сильно покраснев, изо всех сил старался не смотреть в сторону девушки, листал бумаги, но взгляд его нет-нет да и косил в сторону Овсянниковой.

Та вроде бы выглядела спокойно, но это было только внешнее, показное спокойствие. Она тоже переживала из-за внезапной размолвки с Витвицким, и ее волнение выдавало еле слышное постукивание карандаша по столу.

– Вы не могли бы не стучать? – максимально вежливо попросил Витвицкий и тут же добавил: – Спасибо.

Девушка перестала стучать и ответила, демонстрируя еще более гротескную вежливость:

– Конечно. Привычка. Извините. Пожалуйста.

Уткнувшись в бумаги, оба молчали минут двадцать, шелестя страницами. Потом Овсянникова протянула Витвицкому руку с оттопыренным мизинцем.

– Мир?

Витвицкий посмотрел на тонкий розовый мизинчик Овсянниковой, на ноготок с капелькой алого лака, решительно зацепил его своим мизинцем.

– Мир, – сказал он с улыбкой облегчения.

Чикатило и Валентина шли по улице мимо частных домов и старых, покосившихся двухэтажных зданий, напоминавших бараки. Эта часть города, а точнее, уже пригород, словно застряла во времени – здесь ничего не менялось с пятидесятых годов, даже редкие фонари вдоль проезжей части были старые, послевоенные.

Впрочем, ни Валентина, ни Чикатило не обращали на это никакого внимания.

– …Я ей так и говорю: «Да пошла ты, корова старая, на хуй!» Так и сказала, честно, – размахивая руками, продолжала рассказывать очередную историю из своей бурной жизни Валентина.

– Валечка, девушки не должны ругаться нехорошими словами, – с легкой улыбкой укорил свою спутницу Чикатило. – А где твои родители?

– А-а-а… – махнула рукой бродяжка. – Батьку я сроду не видела, а мамка на ферме работает, в Божковке. Ну, деревня такая под Белой Калитвой. Я, как школу закончила, поступать сюда поехала, в это… в училище, ГПТУ которое. Но там общага как тюрьма, а я свободу люблю.

– Сбежала?

– Не-а. Просто ушла, да и все. Иногда прихожу, ночую. Девки мне окно открывают на первом этаже, там, со двора, вахтерам не видно.