Я сказал:

– Фима, повторю: винтим, если вразнос пойдут. Пока убивать друг друга не начали, не вмешиваемся.

– Когда убивать начнут, поздно будет, – проворчал тот. – Глянь, как разжигает бес!

У Фимы была какая-то личная претензия к Эдику. Если он и мечтал сейчас о чём-то кроме кувшина кваса или холодного пива, так это загнать Эдику его мегафон в глотку. И сделать это в прямом эфире, который запустил Прохор, скакавший вокруг Эдика с камерой.

– Падла, – шипел Ефим. – Кирилл Михалыч, с огнём ведь играем. Он их накрутит, а нам разгребать. Давай в сторонку его оттащим и легонько прессанём. А чё? Менты вон с нами!

– Фима, да успокойся ты! Челябинский протест – как газировка. Потрясёшь, откроешь, оно забурлит и тут же выдохнется. Нашему энерджайзеру заплатили за полчаса, отработает и успокоится, вот увидишь. Я не первый месяц за ним наблюдаю. Ты иди, водички попей. Только на капот больше не плюй.

– Американцы нам такую подляну готовят, надо сплотиться, надо о Родине думать, а у нас в тылу такие ублюдки: за деньги готовы мать родную продать! – ворчал Ефим, отступая к машине.

В патриотическом порыве Фима, кажется, осуждал и меня. Обо мне он говорит так: Шелехов – циник и прагматик, но дело знает. А что циник – это плохо.

Всё кончилось даже раньше, чем я прогнозировал. Минут через десять Эдик куда-то пропал, и толпа утратила воинственный настрой. Кто-то отошёл в куцую тень столбов, кто-то с любопытством разглядывал железнодорожных монстров. Чувилина кричала о периоде полураспада стронция – тридцать лет, целое поколение, и это только половина, а ещё через тридцать лет останется четверть, а ещё через тридцать – одна восьмая, а это, считай, целый век! Жители Ишалино и Бижеляка, среди которых было много башкир, смотрели на неё понимающе и устало. Кто-то предложил ей кумыса. На голову мадам повязали светлый платок.

Я нашёл Нелезина:

– Давайте, Иван Алексеевич, ваш выход. Тезисы помните? – я взял его за рукав и проговорил ещё раз: – Никакие ресурсы внутри зоны «Чезар» не интересуют. Составы пойдут транзитом без остановок. На обоих КПП будут бесконтактные мойки и радиационный контроль специалистами «Ростатома». Грунт вдоль путей дополнительно отсыпят. И главное – зона начинает оживать. Прошло почти тридцать лет. Пора возвращать земли в оборот, оживлять их. Мы делаем первые осторожные шаги. Всё запомнили? Давайте, удачи. Поувереннее только.

Нелезин двинулся к людям, но я догнал его:

– Росатомщика возьмите. Эй! Иди сюда, – махнул я парню с папкой. – Пусть скажет, что проект одобрен и прошёл экспертизы.

Некоторое время я наблюдал, как Нелезин, вытянувшись, словно на докладе у генерала, повторяет заученную речь под прицелом смартфонов и едкие смешки толпы. Смотреть на это было также больно, как на забой беззащитного скота. Зато его тихая сбивчивая речь заставляла толпу прислушиваться и в конце концов вогнала в гипнотический транс.

Я постучался в «прэмку» и попросил загорелого машиниста показаться людям и ответить на вопросы. Гнев толпы обычно спадает, когда они видят по ту сторону баррикад таких же работяг.

Когда я вернулся к протестующим, Нелезин стоял, оттёртый вбок людьми, потный и обескураженный, будто перенёсся сюда из собственной гостиной минуту назад. Вниманием толпы завладел росатомовский паренёк, жестами объясняя, как именно мигрируют изотопы. Как ни странно, люди его слушали и даже задавали вопросы, на которые тот реагировал правильно, предваряя каждый ответ фразой: «Очень верный вопрос!».

Молодёжь из шатра растянула по ту сторону путей плакат: «Рыкованов, оставь зону в покое!» Помимо двух девиц, Еврофеевой и Османцевой, плакат держали трое парней, включая оклемавшегося шамана и парня с лисьей мордой. Мои люди сняли каждого из них крупным планом.