Малка тоже зевнула и приоткрыла глаза. Ее диванчик упирался боком в стеклянную стену балкона. Как всегда по утрам, стекло полностью запотело, большие капли ползли по светлой мути, и в дорожках от них было видно голубое небо, зелень и синий океан. Ну, как обычно, солнечно. Вставать Малке не особо хотелось, завтракать тоже, но все-таки она поднялась и, ежась от холодного каменного пола под босыми ногами, присела перед чемоданом, где комком валялась ее одежда. Маму бы удар хватил, если бы она увидела, как дочь хранит ее «фирменные вещи», но Малке и на фирмы, и на саму одежду было всегда плевать: ее бы воля, она бы всегда ходила в одной кофте и джинсах.       Хотя благодаря маме Малка весь этот ужасный год выглядела как модель из журнала для девочек. Месяц назад «для настроения» мама сама покрасила дочери несколько прядей волос в синий и розовый цвета и радовалась, как ярко и неформально у нее вышло. Теперь розовый смылся, а скрученная пружиной от влажности, цвета бледной зеленки прядь висела как раз у Малкиного носа… Она схватила с верха одежной кучи вчерашние шорты и футболку, натянула их поверх купальника, в котором спала, и встала делать утреннюю разминку – привыкла к ней с первого класса.

Шаркая шлепками, из ванной с полотенцем на шее вышел папа.

– Угу, проснулась, – пробормотал он, отводя глаза – они с Малкой почему-то никогда прямо друг на друга прямо не глядели. – Ты, это… чего кушать не идешь?

– Пап, я разберусь, когда поесть, – пропыхтела Малка из наклона. Папа не обиделся, с ним можно было так разговаривать, а все его воспитание обычно и ограничивалось вопросом про кушать, так что он перескочил на свои темы:

– Свалю я из этой деревеньки к чертовой матери! В Коломбо надо было устраиваться или в Унаватуне хотя бы! Видала вчера публику, перед кем приходится кривляться? Вот кому сдалось мое высшее музыкальное, если сейчас им подавай только дебильное тынц-тынц и два аккорда? Уже играю полную попсу, а никто два раза похлопать не удосужился! А мне, с моим звукорежиссерским и исполнительским опытом, терпеть этот репертуар, это некачественное оборудование… Гитара уже вся от сырости едет! – он сбросил полотенце с шеи и раздраженно провел ладонью по струнам лежащей на кресле классической гитары (электрическая и синтезатор хранились в пластиковых чехлах из-за вездесущей влажности).

– Может, тогда в Россию вернешься? – вставила Малка просто так, потому что знала, что он ответит.

– В Россию?! – закричал папа плачущим голосом. – А в этой твоей России я что забыл?! Кругом все куплено, не пробиться, в ресторане алкашам играть! Нет, у нас талантом заработать нельзя, можно только нищенствовать, – продолжал он, с силой постукивая пальцами по верху гитары. – К продюсеру придешь – ему, блин, песни неформат, на радио песню принесешь – давай денег за ротацию, и после этого ты мне… – папа вдруг застыл посреди речи, защелкал пальцами и глянул на дочь уже другим, невидящим, но веселым взглядом. – О! О! Ритм поймал! Щас все сделаем, щас попробуем… Где у нас мобильник? Щас мы хоть на диктофон…

Малка кинула ему его же телефон с треснутым экраном и плюхнулась обратно на диван.

Папа сел на пол, скрестив ноги, и начал быстро перебирать струны гитары, иногда повторяя музыкальные фразы и записывая их в мобильник. Глаза у него смотрели не только сквозь Малку, но и будто сквозь весь мир вообще, спина выпрямилась, и коричневое от загара, худое и морщинистое лицо стало немного похожим на лица статуй Будды, которые стояли в застекленных алтарях по всему городу. Малке он в такие моменты нравился, жалко, что говорить с ним не получалось: он только угукал, не слыша…