В поезде было мало народу, так как поток машин теперь двигался в другую сторону, и ему не составило труда найти человека, с которым он приехал встретиться. По копне седых волос, выбивавшихся из-под фетровой шляпы с низкой тульей, его было легко узнать.

– Наконец-то я здесь! – несколько устало воскликнул профессор, пожимая руку своему другу и слушая теплые приветствия и вопросы молодого врача. – Вот и я – немного постаревший и гораздо более грязный, чем когда вы видели меня в последний раз!

Он со смехом оглядел свою заляпанную дорожными пятнами одежду.

– И гораздо мудрее, – с улыбкой заметил Лэйдлоу, суетясь на платформе в поисках носильщиков и сообщая своему шефу последние научные новости.

Наконец они перешли к практическим соображениям.

– А ваш багаж – где он? Я полагаю, у вас его, должно быть, тонны? – спросил Лэйдлоу.

– Почти ничего, – ответил профессор Эбор. – На самом деле, ничего, кроме того, что вы видите.

– Ничего, кроме этой сумки? – собеседник рассмеялся, думая, что это шутка.

– И небольшой чемодан в фургоне, – был тихий ответ. – У меня нет другого багажа.

– У вас нет другого багажа? – повторил Лэйдлоу, резко обернувшись, чтобы убедиться, что он говорит серьезно.

– Зачем мне еще что-то? – просто добавил профессор.

Что-то в лице, или в голосе, или в манерах этого человека – доктор с трудом понимал, что именно, – внезапно показалось ему странным. В нем произошла перемена, настолько глубокая, хотя и незаметная на первый взгляд, что сначала он этого не заметил. На мгновение ему показалось, что в этой шумной, суетливой толпе перед ним стоит совершенно чужая личность. Здесь, среди домашней, дружелюбной суматохи толпы на Чаринг-Кросс, странное чувство холода охватило его сердце, коснувшись его жизни ледяным пальцем, так что он по-настоящему задрожал и почувствовал страх.

Он быстро взглянул на своего друга, в его голове проносились испуганные и нежеланные мысли.

– Только это? – повторил он, указывая на сумку. – Но где же все те вещи, с которыми вы уехали? И, вы ничего не привезли домой? Никаких сокровищ?

– Это все, что у меня есть, – коротко ответил тот. Бледная улыбка, сопровождавшая эти слова, вызвала у доктора второе неописуемое чувство беспокойства. Что-то было не так, что-то очень странное; теперь он удивлялся, как не заметил этого раньше.

– Остальное, конечно, доставляется медленно, – добавил он тактично и как можно непринужденнее. – Но пойдемте, сэр, вы, должно быть, устали и хотите есть после долгого путешествия. Я сейчас же вызову такси, а остальным багажом мы займемся позже.

Ему казалось, что он сам с трудом понимает, что говорит; перемена в его друге произошла так внезапно и теперь все больше и больше его огорчала. И все же он не мог понять, в чем именно это заключалось. В его голове начало формироваться ужасное подозрение, которое ужасно его беспокоило.

– Я не очень устал и не нуждаюсь в еде, спасибо, – тихо сказал профессор. – И это все, что у меня есть. Мне не нужно брать с собой багаж. Я ничего не привез домой – ничего, кроме того, что вы видите.

В его словах звучала решимость. Они сели в такси, дали чаевые носильщику, который в изумлении таращился на почтенную фигуру ученого, и медленно и шумно отправились в дом на севере Лондона, где находилась лаборатория, место их многолетних трудов.

И за всю дорогу профессор Эбор не проронил ни слова, а доктор Лэйдлоу не набрался смелости задать ни единого вопроса.

Только поздно вечером, перед своим уходом, когда двое мужчин стояли перед камином в кабинете – том самом кабинете, где они обсуждали так много жизненных и захватывающих проблем, – доктор Лэйдлоу наконец нашел в себе силы перейти к сути дела с прямыми вопросами. Профессор дал ему поверхностный и отрывочный отчет о своих путешествиях, о путешествиях на верблюдах, о своих стоянках в горах и пустыне, о своих исследованиях среди погребенных храмов и еще глубже, в доисторических песках, когда внезапно вмешался доктор. К нужному месту он спешил как-то нервно, почти как испуганный мальчик.