Парень тоже поднял глаза к зеркалу и хмурым взглядом окинул маленькую фигуру девушки рядом с собой. Сейчас она казалась как никогда хрупкой. Хотя раньше он про свою боевую подругу так никогда не думал.

– Да быть этого не может!

– Почему не может?

– Да бред это.

– Бред или не бред, а делать-то что?

– Я откуда знаю?

– Матвей, мне страшно.

– А мне весело, – буркнул Покровский, привычным жестом взлохмачивая волосы. – Может, все-таки…

– А если не может? – перебила его девушка.

– Ну… я не знаю… ты говорила, что Огонь уже с этим справлялась…

– Справлялась? – переспросила Джен, отводя взгляд от зеркала и поворачиваясь к сидящему рядом парню. – Она превратилась в пламя и все выжгла. – У девушки по спине мурашки пробежали. – Я же тоже могла за эти недели превратиться в пламя. И не раз…

– Так, может, и стоит… – с надеждой в голосе поинтересовался Покровский.

Джен сурово свела брови на переносице.

– Я сделаю вид, что этого не слышала.

– Да что в этом такого? – воодушевился парень пришедшим решением. – Он пока маленький, даже не почувствуешь…

– Это же ребенок.

– Еще не ребенок, а…

– Молчи! – Девушка со всей силы ударила его по спине, из-за чего он даже наклонился вперед. – Я не хочу этого слышать! Я не поступлю так, как она!

– Ты что, матерью решила стать? Тебе не кажется, что это сейчас вообще не вовремя? Кругом война! А ты на передовой. Однажды тебе придется применить силу и превратиться в огонь. Хочешь, чтобы это случилось, когда живот появится?

От подобной перспективы Джен стало еще страшнее, чем от возможности стать мамой.

– Надо что-то придумать, – отчаянно сказала она, чувствуя комок в горле. – Не может же быть все так плохо!

– Ты посмотри на нас! Какие из нас родители? Мы же о детях вообще ничего не знаем! Не говоря уже о том, что мы друг друга знаем всего пару месяцев.

– Не ты ли на днях говорил, что любишь меня всю жизнь? – возмутилась девушка обиженно.

– Это тут вообще ни при чем. Ты поняла, о чем я, – раздраженно ответил Покровский, облокачиваясь на колени и закрывая ладонями лицо, выдавая всю степень своего отчаяния и даже горя.

Если Джен еще чувствовала хотя бы намек на радость, то парень, кажется, и близко не был счастлив. От этого девушке стало так сильно обидно, что она не сдержала слез, позорно всхлипнула и разрыдалась. Ее тут же сгребли в охапку и усадили на колени. Джен уже привычно за последние месяцы обняла его за плечи и уткнулась в шею лицом, словно в поисках защиты.

– Ну, не реви, не реви, – попросил Покровский шепотом, гладя ее по голове. – Я тоже в ужасе. Я к этому не готов… и вряд ли вообще когда-нибудь буду готов… Я всю жизнь жил с уверенностью, что дети – это большая беда и даже проклятье… у нас, в третьем мире, дети вообще не одобряются… Может, само рассосется? – выдал он замечательную идею.

– Через девять месяцев точно рассосется, – сквозь всхлипы сказала Джен, еще сильнее обнимая его за плечи.

В его объятиях она чувствовала себя защищенной даже сейчас, когда он явно не был счастлив от происходящего. И только в его объятьях она чувствовала, что может позволить себе быть слабой и беззащитной, зная, что в обиду он ее не даст.

На некоторое время они снова замолчали. Джен продолжала жалобно всхлипывать, но успокаивалась, чувствуя, как он то гладит ее по голове, по спине, то рассеянно целует волосы и щеку. В этих простых действиях любви было намного больше, чем в страстных поцелуях.

– Но почему тебе так плохо? Фера ведь и правда чувствует себя хорошо… – через некоторое время вновь заговорил Покровский.

– Во-первых, я не Фера, – хмуро ответила Джен, рисуя узоры пальцем на его плече. – А во-вторых, ты не Никита.