Звуки девушек над нами образуют симфонию. Некоторые из них – низкие и гортанные. Другие визгливые, как собаки. Некоторые словно поют. Фоном звучит гул мужчин, иногда ярость и крики, а затем толчки, яростные толчки, которые, кажется, продолжаются без остановки. Когда я впервые попала сюда, то ненавидела этот шум. Теперь мне приходится напрягаться, чтобы вообще его услышать.

– Та ма дэ, – ругается и сплевывает Нефрит, – меня выгонят, если я не найду клиента в ближайшее время. – Она поворачивается к Жемчужине, чей плач становится только громче. – О чем ты плачешь, девочка? По крайней мере, у тебя есть тот, кто приходит с толстым кошельком.

Один за другим мужчины снова появляются на лестнице, поправляя одежду, расчесывая волосы, надевая шляпы. Я не могу смотреть на них, на их ненасытные лица, на то, как они ведут себя, словно участвовали в битве и победили. А теперь возвращаются на дневной свет, чтобы спрятаться на солнце.

– Приходите почаще, – говорит госпожа Ли каждому из них, ее губы искривлены в жеманной улыбке. Я сижу в углу комнаты с угрюмым лицом, и если кто-то из мужчин слишком долго смотрит на меня, отворачиваюсь.

Позже, когда солнце поднимается над заливом, госпожа Ли просит меня зайти к ней в кабинет, где она сидит за большим резным письменным столом из темного дерева. Кабинет небольшой, и кажется еще меньше из-за двух мужчин, охраняющих дверь, и присутствия госпожи Ли. Она крупнее женщин, которых я видела в Чжифу, но в ней нет округлости, только угроза.

– Что думаешь о работе прошлой ночью? – спрашивает она, покручивая сигарету между двумя пальцами, украшенными драгоценными камнями.

– Все хорошо, госпожа Ли, – говорю я. Однажды девушку выпороли за то, что она не назвала ее «госпожа». На следующий день мы видели кровь и гной через ее рубашку.

– Садись, – говорит она мне. – Сядь, и мы поговорим.

Опасность везде: и если я сяду, и если уйду. Я сажусь. Госпожа Ли долго затягивается. Она издает тонкий, едва уловимый звук, кончик сигареты вспыхивает оранжевым, прежде чем потухнуть до черного. Я представляю, что воздух вокруг нее ядовит, ее присутствие настолько смертоносно, что растения разлагаются, а цветы гибнут.

– Когда ты попала ко мне, – продолжает она, – ты была такой худой. Я могла бы поднять тебя двумя пальцами. А теперь погляди на себя. Здоровая девочка с хорошим румянцем и розовым языком.

– Я хорошо питаюсь и сплю благодаря доброте госпоже Ли, – говорю я без воодушевления.

– Да, – говорит она. – Да, именно.

Пауза, она делает еще одну затяжку. Я смотрю, как в пространстве между нами клубится дым.

– Снять помещение в этом городе недешево, – говорит она мне. – Иметь в своем распоряжении целое здание – ну, я сомневаюсь, что ты вообще можешь представить, сколько это стоит. Но благодаря великой щедрости туна [6] «Радостный обряд» мы можем жить здесь в комфорте и покое. Как думаешь, Пион? Тебе нравится здесь жить?

– Да, – лгу я.

– Тун кормит нас. Он одевает нас. Он защищает нас. Да, они защищают тебя, Пион. Я защищаю тебя.

– Спасибо, госпожа Ли, – говорю я, опуская голову.

– Какая вежливая девушка, – говорит она. Без предупреждения она швыряет сигарету на стол, и та рассыпается в кучу пепла под ее пальцами. Вблизи видно, что кожа ее рук истончилась с возрастом, она морщинистая, как слой пенки на горячем молоке. Руки ее выдают: сколько бы пудры она на себя ни сыпала, мы всегда будем знать, что она может умереть, как и все остальные.

– Если девушка не зарабатывает денег, – продолжает она, – разве это честно? Если она ничего не делает в ответ на доброту